Слово новомучеников: cвященномученик Фаддей (Успенский)
Слово в Великий Четверг[i]
(сказано в церкви Олонецкой духовной семинарии)
Странствия (гостеприимства) Владычня,
и бессмертныя трапезы на горнем месте,
высокими умы, вернии приидите, насладимся,
возшедша Слова, от Слова научившеся
(то есть пришедшего сюда Слова, Христа,
познав от Самого Слова), Егоже величаем.
Ирмос 9-й песни канона
Великого Четверга на утрене
Ныне любвеобильный Владыка уготовляет нам таинственную вечерю, Тот, в Егоже руце дыхание всех сущих[ii], приглашает к Своей Божественной трапезе. С высоким проповеданием создавшая веки Премудрость Божия, по вечным глаголам слова Божия, ныне созывает на чашу, глаголющи: приидите, ядите Мой хлеб и пийте вино, еже растворих вам (Притч. 9: 2–5). Да не будет же, чтобы кто-либо приступил к этой Божественной трапезе с умом пустым и обращающимся долу, с сердцем, занятым лишь земными помышлениями и попечениями! Взойдем мысленно в Сионскую горницу, где устрояет ныне Христос вечерю для учеников Своих, и возвысим умы свои видением и слышанием того, что происходит там!
Там видим мы училище любви, связуемые которою апостолы, предав себя владычествующему всеми Христу[iii], внимают Его последней тайноводственной беседе. Очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания (Лк. 22: 15), говорит Христос Своим ученикам, — желал потому, что хочу ныне заменить эту ветхозаветную пасху иной, значения которой вы пока не разумеете. Даже в сей час вы заняты еще мыслями о земном царстве, чтобы сесть одному из вас по правую, другому по левую сторону Меня в сем царстве (Мф. 20: 21). Но не тако бо будет вам, Моим учеником, яко нищий хотя (добровольно) есмь. Первый убо вас, да будет всем слуга: начальствуяй же яко начальствуемый, предызящный же яко последнейший[iv]. Доселе вы преданы спорам, кто между вами должен почитаться большим, но вот Я Сам посреди вас, как служащий (Лк. 22: 24, 27) и умывающий вам ноги, — таковым должен быть желающий иметь часть со Мною (Ин. 13: 4–17). Доселе вы были безопасны в мире, и даже, хотя Я посылал вас без мешка и без сумы и без обуви на проповедь, вы не имели ни в чем недостатка, потому что Я соблюдал и охранял вас (Лк. 22: 35; Ин. 17: 12), — теперь наступает иное время, когда исполнится на Мне Самом написанное: и к злодеям причтен. Вы готовы поднять мечи на Мою защиту (Лк. 22: 37–38; Ин. 18: 10–11), душу свою положить за Меня и идти ради Меня в темницу и на смерть (Мф. 26: 35; Ин. 13: 37), — но вот скоро настанет время, когда вместо того вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного... ибо написано: поражу пастыря, и рассеются овцы стада (Ин. 16: 32; Мф. 26: 31).
Не эти внешние подвиги защиты Моей земной жизни от врагов нужны теперь, ибо настало время Мне испить чашу, которую дал Мне Отец (Ин. 18: 11), и исполнить волю Его, возвещенную в предвечном Его совете: В главизне книжне писано есть о Мне: еже сотворити волю Твою, Боже... Жертвы и приношения не восхотел еси, тело же свершил (уготовал) Ми еси (Пс. 39: 7–9). И сие (зримое вами) есть тело Мое, за вас ломимое во оставление грехов, — сие творите в Мое воспоминание. Сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание (1 Кор. 11: 24–25; Мф. 26: 26 и др.).
Сия есть чаша Моя, которую хотели некоторые из вас пить, не разумея, какова она будет (Мф. 20: 22)! Вот один из вас самих вскоре предаст Меня, по слову Писания: Человек мира моего, на негоже уповах, ядый хлебы моя, возвеличит на мя запинание (Ин. 13: 18–21; Пс. 40:10). Вы увидите, как путь нечестивых спеется (Иер. 12: 1) и как вы сами, обещающиеся со Мною в темницу и на смерть идти, будете спать и почивать в тот час, в который предастся Сын Человеческий в руки грешников, — как в тот час, когда душа Моя будет скорбеть смертельно о грехах мира, даже среди вас не найду Я утешителя, но явится Ангел для подкрепления изнемогающей от скорби души Моей, чтобы исполнилось слово Писания: Я изнемог, ждал сострадания, но нет его, — утешителей, но не нахожу (Пс. 68: 21; Мф. 26: 35–45; Лк. 22: 43–44). На сии дела любви, ныне тайно совершаемые, предызображаемые сею трапезой, Отец рождает Меня, творческую Премудрость, и вы не разумеете еще их ныне, уразумеете же после, когда, очищенные словом Моим и любовью, восприимите Духа Святого, Он научит вас всему и напомнит вам всё, что Я говорил вам (Ин. 14: 26; 15: 3; 16: 12).
И подлинно, только апостолы, имея очищенные через умовение Христово «красны ноги», могли «благовествовать миру», исполненному себялюбия и страстей[v]. Мы же, обложенные немощной плотью и волей своей преклоняемые более к земным страстям, нежели к истине Христовой, как вместим возвышенное учение пришедшего к нам ныне Слова в свои умы, не очищенные Им и не утвержденные общением с Ним? Но вспомним немощь апостолов! Ибо и они не тотчас утвердились верой и приобрели очищенные и возвышенные умы, а после того, как пребыли со Христом в напастях Его, и после того, как сатана сеял их, как пшеницу, подвергая соблазнам и напастям мира (Лк. 22: 28, 31). И как они, насладившись любви Христовой, освободились потом от обычных недостатков и немощей естества и восприяли ум Христов (1 Кор. 2: 16), так и мы, приступая к уготовляемой Христом душепитательной трапезе, услаждая ею наши умы и научаемые через Само Слово образу жития, в Нем виденному, узрим, как это невидимое общение с Ним укрепляет нас на борьбу со страстями своими, дает силу нам не словом только, но и жизнью величать сие Слово, нас ради обнищавшее и славно прославившееся[vi]. Аминь.
Архимандрит Фаддей
Поучение перед причащением Святых Христовых Таин
в Святой Великий Четверг[vii]
(произнесено в церкви Олонецкой духовной семинарии 14 апреля 1905 г.)
Приступая к святой Чаше, испытаем себя, братия, с таким ли настроением приступаем мы к ней, какое должно быть у сраспинающихся Христу, ибо об этом сораспятии Христу напоминает нам Его Тело, за нас предаваемое, и Кровь Его, изливаемая за грехи мира. Весьма часто приходится слышать даже от тех людей, которые редко вспоминают о Христе, что они любят богослужение Страстной седмицы, на любовь эту указывают, как на свидетельство преданности Христу. Но действительно ли можно назвать достаточным такое свидетельство? Надолго ли оставляет следы в нашей душе умилительное и трогательное зрелище, какое предлагает нам Святая Церковь в дни Страстной седмицы через свои песнопения и священнодействия? Сильно ли, например, потрясает нас напоминание о смоковнице, посеченной за бесплодие; притча о десяти девах, из которых пять были мудры и пять неразумны; образ блудницы, омывшей в смирении ноги Христовы своими слезами и отершей волосами своими; образ бесчеловечного Иуды, по сребролюбию предавшего Божественного Учителя? Не исчезают ли у большинства все эти впечатления, как и многие другие зрелища, бесследно вскоре же, не произведя никакого сильного движения в душе, не изменив ни в чем их жизни? Соединяют ли воспоминания нынешних дней сердца наши со Христом теснее прежнего? Христос, отходя из мира сего ко Отцу, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их, как начинает свое повествование о Тайной Вечери евангелист Иоанн (13: 1). Отвечаем ли Христу мы подобной любовью хотя ныне? А между тем любовь Христова есть та великая жизненная сила, о которой сказал Господь: без Меня не можете делать ничего (Ин. 15: 5), которая помогает нам переносить все бедствия и скорби жизни, воодушевляет нас на всякий подвиг. Свое великое действие она оказывает даже на неверующих во Христа.
Так Ренан, отвергавший Божество Христово, говорил, однако, что человечество всегда будет благодарно преклоняться перед великим Учителем любви. Только Ницше безумно восстал против любви Христовой, но и он довел ли свои воззрения до конца? Не остаются ли в глубине своей души на стороне любви Христовой даже те, которые называют себя последователями означенного мыслителя? Люди нынешнего времени часто хвалятся деятельной христианской любовью, забывая, что не может быть истинной любви, если последняя не будет проникнута Духом Христовым, что не очищенная Христовым смирением и любовью, гордая и не чуждая иных страстей любовь человеческая сама разрушает свое дело, бывает всегда изменчива и непостоянна. Немало говорят современные люди о любви к народу, к своему отчеству, во имя этой любви ратуют усиленно о свободе личности и правах ее, забывая, что истинное уравнение всем людям может дать только любовь Христова, чуждая стремления к преобладанию и господству, о которой сказал Господь: цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так (Лк. 22: 25–26).
Итак, приступая к Чаше Христовой, возобновим данное Ему нами обещание доброй совести (1 Пет. 3: 21), освежим совесть свою воспоминаниями страстей Христовых в эти дни, возжелаем искренно просветить одеяние души нашей, чтобы не затворились перед нами двери чертога Христова! Аминь.
Архимандрит Фаддей
Введение Господом Иисусом Христом человечества на Тайной Вечери в Новый Завет с Богом и способ, каким совершено это введение
(слово сказано в Великий Четверг в Вознесенской церкви г. Кузнецка 8 (21) апреля 1927 г.)
В Святой Великий Четверг главные помышления наши должны быть сосредоточены около Тайной Вечери, которую совершил Господь в этот день с учениками Своими.
Это не простая вечеря, каковую Он много раз разделял прежде с теми же учениками, но вечеря, полная тайн, вечеря великая и единственная, потому что на этой вечери вступил Господь с апостолами, а через них со всем человечеством в Новый Завет Любви, запечатленный Его Божественной кровью, которую и пить дал Он ученикам Своим вместо обычной на вечери чаши. Уже давно вводил Он учеников Своих в общение любви с Собою, уже долгое время прививал их к Себе многоразличными способами, как ветви к доброй лозе. Но окончательное привитие совершилось только теперь. Уже давно начал Он обручать (Ос. 2: 19) учеников Своих Себе, как невесту, но самый союз любви окончательно, навеки закреплен был только ныне, перед страданиями и отшествием из мира. Эта вечеря — брак Агнца Христа (Откр. 19: 7, 9), вечеря, преисполненная тайного веселия, которое и вселилось действительно в сердцах апостолов.
Мы видим, что они радовались потом среди скорбей, за Христа претерпеваемых, и радости их никто не мог отнять у них (Ин. 16: 22). После первых же попыток проповедовать о Христе по воскресении апостолов подвергают судам, темницам, поруганиям, побоям, но они радовались, что за имя Господа Иисуса удостоились принять бесчестие (Деян. 5: 41).
Когда вспомним о Петре, который призывал всех с радостью терпеть посылаемые огненные искушения (1 Пет. 4: 12–13) и сам шел за Христа в темницу и на смерть (Деян. 4: 3, 31; 5: 18, 41; 12: 1–17), или о Павле, который, повинуясь внутреннему внушению свыше, хотя знал, что узы и страдания ждут его в Иерусалиме, однако с радостью готовился к тому (Деян. 21: 10–14; 20: 22–24), — то видим, что это действительно люди, вступившие в Новый Завет со Христом в Его крови, готовые страданиями и смертью запечатлеть верность Ему.
И вся первенствующая Церковь Христова преизобиловала радостью о Христе среди страданий; она возрастила в своих недрах бесчисленные сонмы мучеников, которые шли на смерть, как на радостный пир, не самим страданиям радуясь, а тому, что эти страдания еще более, окончательно скрепляли завет их со Христом, так что уже ни скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч не могли отлучить их от любви Божией во Христе Иисусе, и всё сие преодолевали они силою Возлюбившего их (Рим. 8: 35–39).
Не пустые слова, не простые образы был завет Христов, заключенный ныне в Сионской горнице на Тайной Вечери, а воплощаемая в жизнь действительность. Как это совершилось — то тайна любви Христовой, открываемая каждому только по мере возрастания любви Христовой в сердце. Легко заключить союз любви людям, когда они помимо каких-либо усилий, даже иногда помимо собственного сознания и воли влекутся друг ко другу силой любви, когда близость общения обещает ни с чем не сравнимые радости любви, вливает в сердце упоительные сладости. Одно слово требуется тогда произнести, и союз заключен, даже без слов, — немое согласие сердец давно уже скрепило его. Но как ввести в союз совершенной любви человека с Богом, когда он сердцем и всем существом к Богу не влечется, не притягивается, а отталкивается? Сам избранный Богом народ Израильский от юности проявлял богоборство, в знамение чего праотцу Израиля Иакову дано было во образе бороться с Богом и как бы победить Его (Быт. 32: 24–32; Ос. 12: 3–4). Как бы побудил Израиль, боровшийся с Богом, уступить человеку, сойти с высоты небес на землю, соединиться с человеком, поборая жестоковыйность последнего по крайнему снисхождению любви, во всем отрекающейся от своей воли, чтобы только спасти человека (Ин. 6: 37–40)? Не невестой, исполненной пламенной всецелой любви к Богу был Израиль (Иер. 2: 2 и далее), а, по слову Божию к пророку Иезекиилю, читаемому в дни Страстной седмицы, сынами с огрубелым лицем и с жестоким сердцем, людьми непокорными, домом мятежным, волчцами и тернами для Бога (Иез. 2: 3–6), каковые по жестокой к Нему неблагодарности взращивали в сердцах своих в ответ на бесчисленные призывы Божественной любви.
Достаточно ли слово, чтобы вступить в завет с такими людьми? Нет, нужны были целые потоки слов пророческих самых сильных, дышащих огнем, чтобы ввести и держать в завете любви Божественной таких людей. Мало было слов — Господь вступил в завет с Израилем, чтобы как-либо удерживать его в верности, окружив Себя страхами смертными, огнем, молнией, дымом, страшными звуками, колебанием горы Синайской, на которую сошел для заключения завета с Израилем. Затем Бог, чтобы привлечь к Себе жестокосердный народ обещал всякие награды исполняющим закон Его, притом награды более земные, потому что для огрубевшего сердца мало понятны награды духовные, небесные; кроме того, самым делом постоянно благодетельствовал Своему народу при исходе его из Египта, в пустыне, изводя воду из скалы, посылая хлеб с неба, воспитывая духовно разными способами. Запечатлел Бог завет Свой кровью жертв, которой окроплялось всё: и книга завета, и все принадлежности храма, и самый народ (Исх. 24: 6–8; Евр. 9: 18–22).
Целые века существовал учрежденный таким образом Ветхий Завет, пока богоизбранный народ духовно возрастал, ограждаемый законом как стеной от нарушений верности Богу (Гал. 3: 23 – 4: 7). Но вот по мере духовного возрастания, по мере того, как с возрастанием усиливалось в сердцах себялюбие ветхого человека, стало чувствоваться, что тот завет ветшает (Евр. 8: 7–13), что обветшали самые основы, на каких он держался, требовали замены их новыми. Страх удерживает в детстве и юности от проступков, но потом становится ненадежным средством: человек научается обходить страхи, обходить угрозы закона и делать то, что ему хочется. Кроме того, страх перед Богом полезен, когда пробуждает любовь, которой ищет Бог от человека, когда, будучи устрашаем, человек остерегается, как сын, прогневать Бога, Отца своего, сделать что-либо Ему неугодное. А что именно неугодно, этому лучше всего научает любовь, потому что только любящий хорошо узнает, что неугодно любимому. Страх же не сыновний, рождающийся не из любви, а рабский, себялюбивый, может изгонять любовь (1 Ин. 4: 18), побуждая думать только о том, как уклониться от наказания, а вовсе не думать о самом оскорблении любимого, когда оскорбление наказанием не сопровождается. Воспитавшись в рабском страхе, Израиль приближался ко Христу устами, сердцем оставаясь далеко от любви к Нему (Мф. 15: 8).
Ненадежно было и обещание наград земных. Как дети, получая от отца дары любви, могут проникаться большей и большей любовью к отцу, но могут научиться более ценить дары самые, чем любовь отчую, так Христос укорял толпы народа за то, что теснятся к Нему и ищут Его не по любви к Нему в сердце, а ради насыщения хлебом (Ин. 6: 26) и ожидания различных благ земных.
Жертвы кровавые очищали грехи только по вере в грядущего Христа, истинного Агнца, за грехи мира закланного. Сама же по себе кровь животных не могла очищать от грехов совесть (Евр. 9: 13–14; 10: 1–10). Только жертва любви Божественной, не пощадившей Сына Божия за грехи мира, могла совершить такое очищение. Так основы Ветхого Завета ветшали, требовалось обновление их, заключение Нового Завета. Единственным основанием его могла быть любовь. Вследствие оскудения ее в сердцах людей, их союз с Богом постоянно разрушался, как изветшавшая нить, и чада Божии превращались порождения ехиднины (Мф. 12: 34), в сердцах которых вместо любви к Богу благодеющему, возрастала себялюбивая злоба к Нему, так как себялюбие, принимая благодеяния, возвращает в сердце ненависть к благодетелю, не удовлетворяющему всех его прихотей во вред самому человеку. Крайнее проявление такой злобы явил в себе Иуда, поистине порождение ехидн (ПОДСТРОЧНАЯ СНОСКА: Ехидна (ц.-сл.) — ядовитая змея, гадюка.), ядших манну в пустыни, и ропщущих на Питателя: еще бо брашну сущу во устех их, клеветаху на Бога неблагодарнии: и сей злочестивый Небесный Хлеб во устех носяй, на Спаса предательство содела[viii].
Обновить завет с людьми, очистить сердца их от ветхой закваски себялюбия (1 Кор. 5: 6–8), портившей всю жизнь, можно было только новыми, чрезвычайными проявлениями любви Божией, крайним снисхождением к немощам падших, которое одно могло поднять их. Только любовью вызывается любовь, и чем сильнее вражда, ненависть, тем сильнейшая, готовая во всем уступить, снизойти, всё претерпеть, перестрадать ради блага любимых, требуется любовь: она только может побеждать крайнюю злобу, ожесточение сердца. Как мать, ухаживая за больным дитем, обрекает себя на всякие лишения и страдания, готова во всем уступить больному, чтобы его успокоить, готова сама страдать и умереть, чтобы сохранить жизнь дитяти, и этим спасает дитя, так в большей несравненно мере (Ис. 49: 15) явил к людям любовь до конца возлюбивший Своих сущих в мире Христос (Ин. 13: 1). И этой любовью Он обновил человечество. Нет ничего нового под солнцем (Еккл. 1: 9), только любовь Христова творит всё новое (Откр. 21: 5), потому что только она способна обновлять сердца, самые источники жизни (Притч. 4: 23), а не одни внешние дела, которые кажутся новыми совне, а по себялюбию же, изнутри их двигающему, были уже в веках, бывших прежде нас (Еккл. 1: 10).
В завет этой любви ввел Христос апостолов на Тайной Вечери, преподавая в снедь Себя Самого, Тело и Кровь Свои. Что может быть более, чрезвычайнее этой любви? Велико может быть слово любви, неизречены благодеяния ее, но отдать себя самого — это вершина любви (Ин. 15: 13). В воспоминание такого-то самопредания любви и заповедал Христос совершать великое Таинство Причащения Тела и Кровью Его. Не образ Тела и Крови предает Он, а самые Тело и Кровь, Себя Самого, притом страждущего за мир, предаваемого за спасение мира.
Каков может быть сильнейший призыв к любви ответной? Вместо прежнего страха — любовь, покоряющая сердца добровольно и потому прочно. Вместо прежних наказаний — врачество любви самораспинающейся, хотя и горькое до времени, но соединенное с радостью уврачевания, удаляющее горькую смерть (Евр. 12: 5–11). Прежнее наказание из грозной кары огня поядающего (Евр. 12: 29) превращается во врачество любви, и горькое услаждающей. Из наград высшей для любящего является та же любовь, хотя Бог любящим Его не отказывает в нужном и для земного радостного бытия (Мф. 6: 32–33; Деян. 14: 17; 1 Тим. 6: 17). Вместо прежних жертв — жертва любви, которая очищает самую совесть, потому что если призывы величайшей любви не тронут сердца, в котором и корни совести, то что же может тронуть такое сердце и вызвать в нем ответную любовь, каковой одной и ищет Бог от человека?
Приступим же к Тайной Вечери Христовой с мыслями возвышенными, соответствующими величию тайны, высокими умы[ix], отогнав помышления дольние, земные, памятуя, что вступаем через участие в этой вечери в завет новой любви со Христом, что любовью возвышенного сердца должны мы воздать Христу за любовь Его несравненную, если не хотим уподобиться древнему Израилю, воздавшему Ему за манну желчь, за воду — оцет, за любовь — ко Кресту Его пригвоздившему[x] и разделить часть с самим Иудой, ядшим хлеб Христов и поднявшим пяту на Благодетеля, ибо всякое предпочтение Христу в сердце какого-либо блага, радости, сокровища земного, есть уже соучастие в деле Иуды, за сребреники продавшего Самого Господа.
Заветы смирения, любви и последования за Христом путем крестным, преподанные Христом на Тайной Вечери
(слово сказано в Святой Великий Четверг 30 марта (12 апреля) 1928 г.)
Если в предшествующие дни седмицы страстей Господь Иисус Христос изъяснял ученикам, что требуется от желающих быть учениками Царствия Его, то ныне Он вводит их в Новый Завет с Собой, делает последние завещания, которые они должны восприять и усвоить, чтобы войти в открываемое Его страданиями и смертью Царство.
Сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается (Лк. 22: 20), говорит Он ученикам Своим, возлежа на Тайной Вечери. И если предсмертные завещания обычных людей свято блюдутся, то как же нам, христианам, не знать последних предсмертных завещаний Господа нашего, запечатленных Его бесценной Кровью? В нынешний день с особенным вниманием и любовью должны мы вспомнить эти завещания, возобновить их в сердцах, чтобы оставленное без внимания постараться впредь исполнять и не носить одно только имя Христово, совсем не будучи Христовыми в жизни.
Свои величайшие заветы ученикам, а через них и всему миру начал Христос с чудного урока смирения. Кто не знает о том, как Господь Иисус Христос, видя споры учеников о первенстве, о том, кто больше в Его Царстве, встал с вечери, препоясался лентием и начал умывать ноги ученикам? Завет великий, требующий прежде всего напоминания: ведь не что иное, как гордость, желание быть как боги (Быт. 3: 5), было началом падения первых людей, послушавших льстивого змия, уже падшего через ту же гордость, ибо он говорит: взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему (Ис. 14: 13–14). И за эту гордость свою был лучезарный денница низвержен в преисподнюю. Что же нужно было прежде всего завещать людям, как не смирение?
И Господь давно уже напечатлевал всему миру завет смирения, превосходящего всякий ум, напечатлевал не словом только, а и самим делом, родившись в пещере, возлегши в скотских яслях, возрастая как мнимый сын безвестного плотника Иосифа в незначительном Назарете, откуда в образе раба, как бы грешник, требующий крещения, просил такового у Своего раба Иоанна. Разве не сплошное смирение и уничижение видим мы в жизни Того, Кто, будучи Владыкой неба и земли, не имел, где приклонить главу, Кто о славных делах Своих постоянно запрещал объявлять? Разве не являл постоянно Себя как кроткого и смиренного сердцем (Мф. 11: 29) Тот, Кто, имея власть поразить смертью неверующих беззаконников, подобно Содому и Гоморре, щадил, благотворил последним, молился, учил, не желая трости надломленной сокрушить и льна курящегося угасить (Ис. 42: 3)?
Особенно наглядным запечатлением этих уроков смирения, духом которого еще не вполне прониклись ученики, всё еще не освободившиеся от остатков мирской гордости, и было умовение ног. Здесь завет смирения настолько ясный, убедительный, что нужно было только вспомнить образ Христа, умывающего ноги ученикам, чтобы всякое возношение гордости в душе смирилось, разве кто хочет видя не видеть, слыша не слышать и не разуметь сердцем, чтобы исцелить язвы свои.
Второй завет, Христом оставленный, средоточие всех прочих заветов — завет любви: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13: 34–35). И действительно, по чему можно было узнать прежде всего принадлежавших к первохристианской общине, как не по духу любви, которым обвеяны были все слова и дела членов общины? У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее (Деян. 4: 32). И это не вследствие какого-либо принуждения, а вполне добровольно: самый дух любви Христовой внушал такой образ жизни и деятельности, даже апостолы не требовали подобного строя жизни: в него сам собою побуждал вылиться дух Христовой любви, охвативший сердца всех первых христиан.
В жизни мира действует другой закон: если люди чувствуют природное побуждение, естественный долг любить любящих их, — хотя заглушают в себе часто и внушения этого естественного долга, оказывающегося в природных влечениях, — то они вообще не знают любви ко врагам. Вместо любви в жизни мира господствуют себялюбие, которое внушает врага не щадить, любящих любить дотоле и постольку, доколе и поскольку их любовь доставляет наслаждение, угождает себялюбию, так что сама любовь к любящим переходит в себялюбие.
Христос завещает любовь, обнимающую всех, добрых и злых, совершенную, беспредельную по степени силы, глубины, каковой мир не знал, вернее, забыл, не хотел знать, потому что закон любви изначала начертан в самой природе человека, внушающей: во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки (Мф. 7: 12), напоминавшие людям то, что уже предначертано было в душах людей и только стерто себялюбием «ветхого человека» (Еф. 4: 22; Кол. 3: 9).
Вся жизнь Господа на земле была напечатлением закона любви. Каждое слово, каждое дело Господа, о которых сохранило память Евангелие, обвеяны любовью, с каждой страницы Евангелия несется это дивное, сладостное, упокоительное веяние. Теперь же, на вечери, отходя из мира, Господь возлюбил до конца сущих Своих в мире (Ин. 13: 1); Его прощальная беседа с учениками преисполнена столь великой любви, какой не бывает исполнена никакая человеческая беседа. Да и как могло быть иначе, когда Господь с вечери готовился пойти на смерть за тех, кого возлюбил? Какая любовь может быть больше той, которая запечатлевается смертью, по слову Самого Христа: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15: 13). Такую совершенную любовь Христос напечатлел в Себе Самом, почему говорил: Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас (Ин. 15: 12).
Не может быть завещания более ясного и сильного, чем выражаемое не одним словом, а и примером всей жизни. И усвоение завета любви, как неведомой доселе миру и явленной Христом лишь в Себе, может совершаться только через тесное жизненное общение со Христом, в каком находятся ветви с Лозой (Ин. 15: 1). Поскольку ветви воспринимают соки от лозы, постольку они живут; отделяясь от лозы, они засыхают, отпадают и умирают. Так не может человек в духовной жизни ничего сделать без Христа, возрастать духовно без теснейшего жизненного общения с Ним. При таком общении дух любви преизливается из Христа, как неиссякаемого Источника жизни, в сердца людей, в Него верующих, любящих Его, так что им не нужно учиться любви (Иер. 31: 34; Евр. 8: 11; 1 Ин. 2: 27) извне, побуждаться к ней письменными заповедями, велениями закона внешнего. Человек может много благодетельствовать, но по любви не столько к людям, сколько к себе самому, ища своей славы, любви со стороны облагодетельствованных, каких-либо своих выгод. Много дел как бы любви к ближним совершали фарисеи, но любви к Богу в себе не имели (Ин. 5: 42), а потому и дела их были мертвы. Закон любви может человек усвоить не тогда, когда он сам от себя начинает благодетельствовать, а тогда, когда преисполнится сначала сам любви ко Христу, возлюбившему его прежде (1 Ин. 4: 19), и когда сердце от преизбытка этой любви не может не преизливаться и вне в делах любви: Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое (Мф. 12: 35).
Наконец, последний завет Господа на Тайной Вечери, самый великий и трудный, — это завет крестного за ним последования: Господь заключает Новый Завет с Собой в Своей Крови (Лк. 22: 20; 1 Кор. 11: 25), которая имела пролиться вскоре на Кресте. Конечно, это в существе не какой-либо особый Завет, а Завет той же любви, составляющий средоточие всех заветов: как смирение, составляющее начальное завещание, внушается любовью, которая с самого начала своего действования должна смиряться, уступать, побеждать кротостью, так любовью же внушается и шествие за Христом путем крестным. Разливая всюду свойственное ей по природе благо, любовь встречает на пути своем противодействие со стороны господствующего в мире зла, побуждается смиряться, а затем и страдать в борьбе с этим противодействием. Крест поэтому вершина любви, и все страдания крестные выросли из безмерной любви Христа к миру. Не страдание ради страдания завещает Христос, а любовь, которая, встречаясь со злом мира, не останавливается и пред наносимыми ей злом мира страданиями. Господь завещает теперь ученикам Своим Царство, потому что они пребыли с Ним в напастях Его (Лк. 22: 28–29), запечатлев через то любовь к Нему. Правда, чтобы познали ученики Христовы немощь естества своего без Христа, им попущено было на время разбежаться и оставить Христа среди страданий одного, но это было для того, чтобы крепче было единение любви со Христом по воскресении, когда Он снова должен был собрать их. Предрекая ученикам это временное рассеяние, Господь предрекает и то, как они, согласно обещанию своему, действительно пойдут ради Него в темницу и на смерть, когда Он пошлет их на проповедь.
Тайная Вечеря и моление о Чаше[xi]
(слово сказано в Твери 4 (17) апреля 1930 г.)
Сегодня мы вспоминаем Тайную Вечерю Господа и моление о Чаше в Гефсимании. Вечеря поистине Тайная, заключающая невместимые для ума человеческого тайны. Жестоко есть слово сие (Ин. 6: 60), — говорили неверующие иудеи, слыша от Христа еще предварительное, окруженное образами Ветхого Завета слово о том, что на деле совершил Христос ныне. Однако еще с дней Ветхого Завета Божественная Премудрость, о которой пророчески сказано, что она созда себе дом и утверди столпов седмь: закла своя жертвенная, и раствори в чаши своей вино, и уготова свою трапезу: посла своя рабы, созывающи с высоким проповеданием… И требующым ума рече: приидите, ядите мой хлеб и пийте вино, еже растворих вам (Притч. 9: 1–5), — тогда же приглашала приникнуть умом к ее высокому проповеданию, уразуметь Ее тайные вещания. А потому не обленимся и мы размыслить о предреченных издревле делах Божией Премудрости, в Сионской горнице ныне тайно совершаемых.
Существо совершившегося там состоит в заключении Нового Завета Божия с людьми, запечатленного вместо письмен Кровью Христовой.
Но, прежде чем заключить самый Завет, Христос подготовляет к тому учеников Своих умовением им ног. Это не один из случайных уроков Господа, вызванных спором о том, кто должен выполнить условленное обычаем умовение ног, дело служения, казавшееся унизительным (Лк. 22: 24, 27). В умовении Господом ног учеников скрыт возвышенный и глубокий смысл, обращающий мысли к самому праотцу Адаму, по путям которого пошло и всё происшедшее от него человечество. Омываются ноги учеников для того, чтобы очистить пути жизни, по которым пошел Адам со всем родом своим. Путь же, требующий очищения, есть путь преслушания, движения к запрещенному древу. Бог хотел исправить отступление праотца от путей жизни с самого начала (Быт. 3: 8), напоминая Адаму о путях жизни Божественной. Но праотец не внял, не поспешил возвратиться на эти пути очистительным раскаянием. Что произошло далее, известно: всякая плоть извратила путь свой на земле (Быт. 6: 12). И погребено было водами потопа всё живущее на земле, кроме праведного Ноя с родом его, предназначенного стать родоначальником нового человечества.
Чтобы исправить и очистить пути человека, Бог призвал Авраама, дав ему обетование о Христе, Который родится от потомков его и сделается Путем и Истиной и Жизнью для всего человечества (Ин. 14: 6). Но если водимые надеждой на исполнение обетований праотцы Авраам, Исаак, Иаков и иные ходили путями Господними, то весь род их не мог быть послушным Богу ради одних обетований об отдаленном будущем.
И вот Бог вступает в завет при Синае с народом еврейским. Поскольку в народе этом было много жестокосердия, жестоковыйности и не было способности к сыновнему послушанию, движимому одной любовью к Отцу своему (Втор. 32: 5–6), то заключение Завета при Синае было окружено страшным знамением: землетрясением, громом, молнией, трубным звуком, мрачным облаком, бурей. Народ действительно пришел в страх и обещал быть во всем послушным Богу (Исх. 19: 18–20; 20: 7).
Кровью жертв был запечатлен этот Завет: ею окропили и народ, и книгу Завета, и скинию, и все сосуды богослужебные (Исх. 24: 8; Евр. 9: 19–22). Однако кровь животных не могла очистить совесть, не могли и многочисленные омовения тела смыть пятна непослушания с сердца, ходившего путями собственных похотей (Евр. 9: 13–14; 10: 1–4). Закон сам по себе не мог исправить и очистить пути жизни, давал возможность приближаться к Богу путями праведности лишь внешней, сердца же людей, увлекаемые вслед своих похотей, оставались неочищенными, далекими от Бога. Люди, исполняя закон, не взирали на самый конец его, для них оставшийся сокровенным (2 Кор. 3: 13–16).
Всё, чего не мог исполнить закон, исправил Христос, бывший концом закона. Он, желая ввести людей в Новый Завет с Богом, прежде всего умывает ноги ученикам, чтобы отмыть нечистоту прежних путей жизни, искривленных преслушанием (Ин. 13: 10). Так как главным искушением Адама было гордое помышление: «будете, как боги», то Господь Иисус Христос прежде всего являет образ совершенного смирения. Тот, в руке Которого дыхание всех сущих, приклоняется к ногам Своего создания, чтобы омыть их. Неодержимую держащая, и превыспреннюю на воздусе воду, бездны обуздовающая, и моря востязующая Божия премудрость, воду во умывальницу вливает, ноги же омывает рабов Владыка. Тот, кто не почитал хищением быть равным Богу (Флп. 2: 6), будучи Богом по естеству, принимает образ раба, служащего тем, кто Ему подвластен. Это ли не омовение вместе с ногами и самих сердец человеческих, ибо какое сердце не умилится при виде столь смиряющегося Владыки всяческих, не изведет из себя потоков слезных, омывающих нечистоту самого сердца?
Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу (Ин. 13: 15, 14), не уклоняться от смирения и любви к ближнему, хотя бы и кажущегося самым унизительным. Кто смирится не перед величайшим лишь Богом, но и перед ближним, кажущимся иногда презренным, ничтожным, тот не сломит ли в себе рог всякой гордости, не отнимет ли через то у себя главное препятствие к хождению путями Божественными? Так исправил Христос умовением ног преслушание Адама, сделавшее все пути жизни его нечистыми.
Но этого было мало. Это было только начало. Человек, как существо падшее, может сознавать, как благотворно хождение путями Божественными, и продолжать все-таки ходить путями своими, путями преслушания. Ветхий Завет, показывая человеку пути Божественные, не давал силы идти ими, он только подготавливал к такому хождению в Новом Завете. Что мешало человеку ходить путями Божественными? Себялюбие. Оно делало человека жестокосердным, жестоковыйным, непослушным от чрева матери. Страх наказаний за ослушание, угрозы смертью нарушителям закона могли отчасти удержать от преслушания, но не пресечь его в корне. Себялюбие всегда будет искать способ обойти закон, исполнить его лишь по букве, кажущимся образом, оставив в стороне само существо закона.
Себялюбие ветхого человека препятствовало какому-либо существенному обновлению путей жизни, обновлению самого сердца, источника жизни, откуда все пути жизни исходят. На глазах грозного Владыки — как бы послушание. Вдали от Его взора — хождение путями своего себялюбивого сердца. И хотя от Всеведущего Бога нельзя скрыться, себялюбец в ослеплении заботится о том лишь, чтобы скрыть свои дела от взоров людских, забывая о всеведущем Боге. Так было с подзаконным Израилем. Он приносил жертвы, а сердце свое себялюбие мешало ему отдать Богу, хотя Бог искал более всего сердца человека, послушания более, чем всесожжении и жертв (Притч. 23: 26; 1 Цар. 15: 22).
Чтобы исправить это искривление путей жизни, происшедшее от себялюбия, Христос отдает Себя Самого в жертву, вместо крови жертвенных животных проливает Свою Кровь, отсекая в корне в лице Своем себялюбие человечества, с которым Он соединился. Отвергая запрещенную снедь страстей, к которой влечет людей себялюбие, Он отдает в снедь Себя Самого. Желание быть как боги, толкнувшее к вкушению запрещенной снеди, врачует, давая истинное обожение через восприятие Тела и Крови Его Божественных. Он вводит людей в лице апостолов в Новый Завет с Богом, запечатленный Его Кровью. Что может быть прочнее этого Завета? Ведь запечатление Завета Своей Кровью есть дело совершенной любви, жертвующей собой, и только подобной жертвой может быть подсечено в самом корне себялюбие, разрушающее Завет.
Одна любовь способна жертвовать собой. Она подлинно крепка, как смерть (Песн. 8: 6), и разорвать ее узы не может никакая сила в мире (Рим. 8: 35–39). Своей Кровью пишет Христос письмена Нового Завета, живые письмена любви, не на скрижалях каменных, а на скрижалях сердца, где самый источник любви и самой жизни, потому и обновление жизни во Христе бывает не мнимое, внешнее, а действительное, существенное (2 Кор. 3: 3; 5: 16–17). Только эти живые письмена любви неизгладимы вовеки, тогда как все прочие письмена со временем стираются, изглаживаются, забываются или же мертвеют. Если под влиянием страха человек способен оказать внешнее послушание на время, то любовь не требует внешних понуждений. Она сама побуждает человека быть верным навеки, и союз одной любви вечен, не разрушим самой смертью. Вот какой Новый Завет заключил с людьми Христос в Своей Крови! Вот скольких великих тайн исполнена была Тайная Вечеря.
Но если любимому легко и сладостно принимать дар любви, то как тяжело бывает иногда самому любящему. Легко внешней силой сокрушить камень, а сокрушить любовью окамененное сердце человеческое несравненно труднее. Для этого сокрушения требуются постоянно от любви глубочайшие внутренние страдания и преестественная молитва. Любовь должна страдать потому, что сам себялюбец не хочет страдать ради исцеления своего сердца и отсечения от него пагубного себялюбия. Молитва преестественная нужна потому, что себялюбцу, желающему освободиться от себялюбия, нужно победить себя, стать как бы выше своего существа. Всё это и видим мы в Господе, Который, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их (Ин. 13: 1).
После Тайной Вечери душа Его скорбит смертельно (Мф. 26: 38). Молится Он до кровавого пота. Это величайшее преестественное напряжение духа, движимого любовью к человечеству непослушному, ожесточенному сердцем. Лишь скорбями и молитвами любящего сокрушится окаменевшее сердце. Не Бог неумолим, а неумолим человек непослушный, не идущий ни на какие призывы любви Божественной. Не Бог жесток, как бы не слышащий даже молений Сына Своего о чаше, но по причине крайнего жестокосердия и жестоковыйности человека не может Сына Человеческого миновать чаша страданий внешних. И вот, когда открылась для Христа во время Гефсиманского моления невозможность привести людей в послушание Богу одними внутренними страданиями и молитвами любви, эта любовь побуждает решиться Его добровольно и на страдания внешние: вот, иду, как в начале книги написано о Мне, исполнить волю Твою, Боже... жертвы и приношения Ты не восхотел, но тело уготовал Мне (Евр. 10: 5–7; Пс. 39: 7–9).
Приникнем в тайны Божественной любви, открываемые Христом на этой Вечери, запечатлеем в умах и сердцах своих слова и дела Христовы, от которых веет дыханием неизреченной любви. Не уйдем от трапезы Христовой голодными, насытимся дарами Его любви. Понесем заветы Его из храма в жизнь, сделаемся соучастниками апостолов Христовых, а не падшего предателя Иуды. И Христос исполнит нас, хранящих заветы Его, веселием Своим еще в дни жизни земной, введет в тем большую радость Свою в жизни вечной.
[i] Олонецкие епархиальные ведомости. 1903. № 8. Неофиц. отдел. С. 272–275. Опубликовано: Священномученик Фаддей (Успенский), архиепископ Тверской. Творения. Кн. 1. Проповеди. Тверь: Булат, 2002. С. 300–302.
[ii] Тропарь 5-й песни канона на утрене.
[iii] Ирмос 5-й песни канона на утрене.
[iv] Утреня Великого Понедельника, стихира на стиховне, глас 5-й.
[v] Ирмос 5-й песни канона на утрене. Ц.-сл.: Союзом любве связуеми апостоли, владычествущему всеми себе Христу возложше, красны ноги очищаху, благовествующе всем мир. Рус.: Узами любви соединяемые Апостолы, владычествующему над всем Христу себя предав, принимали омовение ног прекрасных, благовествующих всем мир.
[vi] Тропарь 1-й песни канона на утрене. Ц.-сл.: Тайноводящи други Своя, душепитательную уготовляет Трапезу, безсмертия же воистинну мудрость Божия растворяет Чашу верным. Приступим благочестно, и возопиим: славно прославися Христос Бог наш. Рус.: Посвящая в таинства друзей Своих, истинная Премудрость Божия приготовляет душепитательную трапезу и чашу бессмертия растворяет верным; приступим же благоговейно и воззовем: «Славно прославился Христос, Бог наш!»
[vii] Олонецкие епархиальные ведомости. 1905. № 9. Неофиц. отдел. С. 265–266.
[viii] Во Святый Великий Четверток на вечерне на «Господи, воззвах» стихира на «Слава, и ныне», глас 6-й.
[ix] Во Святый Великий Четверток на утрене ирмос 9-й песни канона.
[x] Утреня Великого Пятка. Антифон 12-й, глас 8-й.
[xi] Радуйтесь! : [Сборник] / Священномученик архиеп. Фаддей (Успенский). — М. : Елеон, 1998. С. 241–248.