Слово новомучеников: cвященномученик Фаддей (Успенский)
Потрясение бездушной твари в день распятия Господа как предуказание людям, что от этого величайшего события должны прийти в спасительное потрясение и их сердца
(слово сказано в Великую Пятницу в Вознесенской церкви г. Кузнецка 9 (22) апреля 1927 г.)
Предстоим мы, братия, мысленно перед событием, от которого солнце мраком облагашеся, и земля страхом колебашеся, и раздирашеся церковная завеса[i].
Не могло более солнце видимое посылать свет свой на землю, когда Солнце правды зашло на Крест. Не могла земля не потрясаться при виде того, как преступления падшего Адама, из нее созданного, вознесли на Крест нового Адама, Господа с небес (1 Кор. 15: 47). Не могла завеса храма не растерзаться от тяготы хулений человеческих на Самого Господа храма, Который имел силу вместо храма рукотворенного воздвигнуть храм нерукотворенный тела Своего (Ин. 2: 19, 21). И если так отзывались неодушевленные создания подобно живым существам на страдания распятого Христа, то как же должны были бы отзываться сердца людей? Ведь служить человеку повелено Создателем и солнцу, и земле, и самому храму, следовательно, для вразумления людей пришла в такое необычное потрясение бездушная тварь.
Между тем часто доныне, как то было при Кресте (Лк. 23: 35), стоят, смотрят, устраивают праздное зрелище люди из Висящего на Кресте. Как бы не к ним относится то, что они видят, как бы совсем непричастны они к событию, потрясшему небо и землю, самый храм — жилище Вышнего на земле. Лишь о некоторых сказано, что, видя великие знамения, сопровождавшие распятие, они возвращались, бия себя в грудь (Лк. 23: 48).
А казалось бы, как не потрясаться сердцам всех людей, когда видят они распятого Сына Божия, сокрывшего Свое Божество в уничиженном образе раба для спасения того же человека, потому что не вынес бы человек падший блистания славы Божества, предстоя Ему лицом к лицу (Исх. 33: 20), как не может немощный глаз человека взирать непосредственно на солнце видимое. Когда совершается убиение человека, не исполняются ли предстоящие ужаса? И чем человек был более велик в глазах человечества, тем в большее содрогание приходят сердца верующих и слышащих об убиении его. А здесь смерти предается Сам Бог, принявший образ человека ради спасительного к нему приближения, однако и открывший славу Божества Своего в учении, жизни, делах, яснее дня свидетельствующих об этой славе.
Видеть смерть даже злодея не может человек без потрясения душевного и телесного, а здесь, хотя к злодеям причисляется, но — Праведник, Который и за преступников сделался ходатаем (Ис. 53: 12), о невинности Которого не могли не засвидетельствовать даже Пилат и Ирод, самая бездушная природа, сотрясавшаяся от убиения великого Праведника.
Убивается Благодетель, в начале создавший человека, ущедривший его неисчислимыми дарами природы, Им же созданной, не перестающий посылать свет, теплоту солнца, дождь и прочие благодеяния на добрых и злых, праведных и неправедных (Мф. 5: 45); Тот, Кто, пришедши к людям, открыл им потоки новых, чудных, никогда доселе не виданных ими благодеяний: слепцов просвещал, прокаженных очищал, глухим возвращал слух, немым язык, расслабленных восставлял от одра болезни, иных же возвращал и из области смерти, откуда никто не возвращался, какие бы люди ни прилагали к тому усилия; Тот, Кто, будучи всесвятым Богом, давал приближаться к Себе грешникам, ел и пил с ними, чтобы через общение с Собой, полное неизреченной любви, сделать и их причастниками Своей святости, Кто ценой крови Своей хотел исторгнуть души их из челюстей самого ада, возвратить сокровище потерянное, с которым по ценности не могут сравняться сокровища всего мира, ибо, собрав всех их, нельзя выкупить душу человеческую (Мф. 16: 26)…
Презренный в глазах человека пёс знает благодарность, лютый зверь помнит благодеяния и не касается никогда того, кто ему благодетельствует. А люди, забыв о всякой благодарности, влекут на смерть Благодетеля, подвергают Его самым ужасным, какие могла изобрести злоба человеческая и демонская, мукам, сопровождая невыносимые страдания ужасными, как иглы уязвляющими, издевательствами, превращая ядовитой ненавистью не телесную только снедь в желчь, а и душевную — в горчайшую желчи вещественной, преподнося не только к устам Его уксус, а и сердце Его напояя злобой своей, более неприемлемой, чем уксус обычный.
Скажут про себя многие: «Да разве мы распяли Христа? Распяли люди, современные Ему, с которыми нет ничего у нас общего. Неужели мы можем быть приравнены к совершившим задолго до нас злодеяние, которое столь возмущает наше чувство?» — И опять, человек если возмущается, содрагается то от рассмотрения не своих дел, а чужих. Но ведь род человеческий — единое древо, в котором все части связаны между собой общей жизнью. То, что сделали одни люди, отзывается на других. Каждое дело человеческое оставляет свой след в общей жизни человечества, оказывает на нее хотя неприметное, однако неизгладимое влияние. Как в море волнение переходит от одной волны к другой, пока не уравновесится уровень всей воды, так точно в море жизни человеческой делаемое одним отражается на других. Согрешил Адам — и волнение греха распространилось, как могучая волна, не задерживаемая на пути, на жизнь всех дальнейших поколений человечества.
И пусть никто не говорит, что он, живя спустя много веков после распинателей Христа, не может быть причастным к делу их. Христос Своим страданием обратил в тишину воздвигнутое на море жизни Адамом волнение греха, и все желающие могли найти у Того, Кому ветры и море повинуются покой душам своим (Мф. 8: 27; 11: 29) от волнений греховных, от обуревания страстей, как в тихой пристани. Но последующие люди своими добровольными грехопадениями снова и снова волнуют успокоившееся море жизни, заставляют вздыматься на последнем волны до небес, совершая беззакония, вопиющие на Небо. И если распяла Христа волновавшаяся до крайних пределов злоба современного Ему человечества, то всякий производящий новые волнения в море, Христом укрощенном с таким великим подвигом, разве не становится участником распинателей?
Христос распялся не за грехи лишь людей, до Него бывших, но и за грехи всех последующих поколений. Как Богочеловек, Он вмещал в Своем сердце скорбь о людях всех времен, страдал за злобу древних так же, как и позднейших. Как же позднейшим отрицаться от соучастия в распятии Христа? И это соучастие не тем ли мучительнее для Него, что позднейшие сделались причастниками Его благодеяний, каких еще не знали древние? Потому-то святой апостол Павел говорит: Если отвергшийся закона Моисеева, при двух или трех свидетелях, без милосердия наказывается смертью, то сколь тягчайшему, думаете, наказанию повинен будет тот, кто попирает Сына Божия и не почитает за святыню Кровь завета, которою освящен, и Духа благодати оскорбляет… снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему (Евр. 10: 28–29; 6: 6). Если при нашей бесчувственности иные дела свои нам бывает мучительно вспоминать и мы не знаем, куда деваться, нигде не находим покоя от мучений совести, то что сказать о мучительности злых дел наших для Христа безгрешного, Который и малейшее пятно нашей совести видит, равно как и все последующие бесконечные разветвления наших худых мыслей и дел, смертоносные последствия их для нас самих и для многих прозирает?
Придем же в чувство от злых дел своих, своей бесконечной, всегдашней, неизгладимой ничем и никем помимо Христа Самого виновности перед Пострадавшим за нас, взирая на распятие Его, как на плод злых дел всего человечества и наших собственных. Пусть взирание на Распятого, воспоминание о Нем, как боль от укола, постоянно приводит в спасительное потрясение наши сердца, побуждает нас внимать себе, чтобы предотвращать дальнейшие уколы совести, делающиеся всё более чувствительными, наконец — нестерпимыми при невнимании и небрежении. Видя же, как из каждого как бы отверстия нашего существа просачивается злосмрадный грех, несмотря на все усилия наши подавить его, и подавленный в одном месте, как вода в болотистой почве, выступает тотчас в другом, усилим стенания и воздыхания. Печаль покаяния так приятна Христу, что как бы заставляет Его забывать о боли, причиняемой нашими злыми делами, спешит к нам с врачеством Своей любви, предавшей себя за нас, потоками крови, истекшей из ран, залечивает наши душевные язвы Своим всепрощением, вместо горечи гнева Божия изливая в души наши сладость всепрощающей любви, подобно неистощимому источнику, истекающей из подножия Креста.
Будем, по крайней мере, взирая на Вознесенного в крайнем уничижении нашими грехами на Крест, смирять себя глубже и глубже, пока не сравнится с прахом земли всякое наше возношение, не углубится через то наше сердце для более удобного восприятия благодати Христовой, как углубления в земле лучше собирают небесную влагу и удерживают ее в себе. Когда увидит Христос нас, смирившихся до земли, тогда Сам начнет поднимать нас и не на мнимые высоты добродетелей, на которые восшедшими считают себя люди, на самом деле погрузившиеся в грехи, а на действительную высоту духовную, небесную, на каковую возводит Христос нас посредством Креста, этой лестницы, ниспускающейся внизу в самые глубины падения человеческого, вершиной же своей достигающей Небес, открывающей свободный вход в самый рай. Аминь.
Крестные страдания Христовы как единственный путь к действительному обновлению духовной жизни человечества
(слово сказано в Святой Великий Пяток в Митрофаниевской церкви г. Саратова 31 марта (13 апреля) 1928 г.)
В великих воспоминаниях Страстной седмицы мы подошли к самому великому воспоминанию — о распятии Господа нашего на Древе Крестном. Это событие, через которое совершилось духовное преобразование мира. Многие события мир почитает великими, но их величие только тень по сравнению с подлинным величием распятия на Кресте Господа. Те великие события вносили в жизнь мира перемены только внешние, временные, самого существа духовной жизни не изменяли, не улучшали сердец человеческих, оставляя самые источники жизни (Притч. 4: 23) в прежнем состоянии.
О каких великих событиях в жизни мира можно сказать, что благодаря им люди сделались добрее, сострадательнее, честнее, возвышеннее прежнего? Не без причины ветхозаветный боговдохновенный мудрец, который судил о переменах жизни человеческой не по внешним ее изменениям, казавшимся людям чрезвычайными, для духовной же жизни бывших малозначительными, а по тому, что происходило в разные времена в сердцах человеческих, говорил: Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем (Еккл. 1: 9). Если происходило в духовной жизни мира что-либо действительно новое, то это творил Христос: одна вера и любовь к Нему изменили духовную жизнь мира существенно и продолжают изменять, делая худших людей лучшими, обновляя самые сердца людей при посредстве покаяния, вливая силы в сердца людей для борьбы со злом, которое не вне, а и внутри, в самом сердце человека, для победы человека над самим собою. И что перемена, внесенная Христом в духовную жизнь мира, была громадна, неизмерима, чрезвычайно чудесна, этого не могут отрицать люди неверующие, разве они не хотят замечать очевидной истины. Самим же источником этих духовных перемен, как бы их нижней подосновой, является Крест Христов. Это потому, что новая жизнь в мире после падения человека зарождается вообще среди страданий. Как человек является в мире, начинает жизнь земную среди мук рождения матери и собственных, так зарождается среди мук жизнь духовная (Ин. 16: 20–22; Гал. 4: 19).
Не сами по себе муки рождения, вообще страдания жизни улучшают последнюю, так как от слабого больного существа вообще рождается также слабое больное, но восприять новую, лучшую жизнь человек может лишь среди мук рождения, очистительных страданий. Жизнь рождается от жизни, муки же рождения являются средством к освобождению и очищению жизни от прежних недостатков, к ее обновлению. Поэтому, чтобы явилась в мире новая, лучшая жизнь духовная, необходимо было почерпнуть ее из самого Источника — Бога, и ее принес действительно в мир Христос, Воплотившийся Сын Божий; восприять же эту новую жизнь люди могли, лишь терпя муки духовного возрождения, очистительные страдания.
Однако к этим мукам духовного возрождения нужно было человека расположить как существо, одаренное свободой, и помочь перенести их. Если муки телесного рождения неизбежны и непроизвольны, то муки рождения духовного человек может избежать; если он хочет новой духовной жизни, то должен приготовиться и к мукам духовного рождения, — если не захочет терпеть этих мук, останется духовно мертвым, невозрожденным. И ни от чего так не уклоняется человек, как от страдания: он ищет счастья безболезненного, не соединенного ни с какими страданиями, поэтому люди всегда оказывались неспособными перенести все те муки, которые требовались для их духовного возрождения.
Нужно, чтобы кто-либо воодушевил и помог перенести муки духовного возрождения своей сострадательной любовью. Иного пути к духовному возрождению свободного существа нет. Сам человек, хотя страдает от своего добровольного падения, бессилен встать и пройти болезненный путь возрождения; когда же снизойдет кто-либо к падшему и прикоснется к ранам души его своей сострадательной любовью, которая соединяет души, то падший чувствует в себе приток новых сил, ободряется, поднимается от падения, боль души его утихает, раны сердца его заживляются, он становится способным претерпеть то, что ранее казалось трудным, даже невозможным. Проявление сострадательной любви имеет чудную силу, и если бы такая любовь преисполняла сердца окружающих, то как улучшилась бы духовная жизнь мира!
Бедствие жизни человеческой в том, что она преисполнена себялюбием, себялюбец же сострадать другим не может, от чужого горя и страданий бежит. И некуда пойти падшему человеку с ранами и стыдом своей души: вместо того чтобы помочь ему, его скорее оттолкнут с холодным безучастием, жестоким презрением, высокомерным издевательством, даже нарочно толкнут, чтобы пал. Как вспоминается этот бессердечный ответ себялюбцев отчаявшемуся Иуде, когда тот поведал им о тяжелых муках своей души: что нам до того? смотри сам (Мф. 27: 4). Истинных друзей среди мира найти трудно; в счастье много как будто друзей — в беде не найти их среди самых близких, а если и найдутся, то они обычно не могут понять всей скорби друга, пережить ее как свою, притом сами духовно немощны, падки на соблазн страстей, бессильны ободрить, подкрепить других: не падающему поднимать павшего. Если даже ближайшие ученики Христовы не могли явить сострадания, когда душа Господа скорбела смертельно в саду Гефсиманском, то что сказать о прочих людях? Если на учениках Христовых сбылось слово: я изнемог, ждал сострадания, но нет его, — утешителей, но не нахожу (Пс. 68: 21), то каковы сострадание и утешения людские?
Только во Христе источник сострадания беспредельный, неистощимый. Знает каждый, что и его скорбью Христос скорбел, что если все люди оттолкнут, то Христос, вместивший в сердце Своем скорби всех, не отгонит, не отвергнет. Вот почему только сострадательная любовь Христова, явленная на Кресте во всей ее беспредельной силе, может содействовать духовному возрождению мира, совершающемуся среди страданий. Разделяя скорби и страдания всех, сострадательная любовь Христова врачует сердца самые больные, смягчает души самые озлобленные, привлекает к себе всеми отверженных. Потому-то говорил Господь: когда Я вознесен буду от земли (то есть на Кресте), всех привлеку к Себе (Ин. 12: 32).
Сострадательная любовь Христова возрождает потому, что вызывает в сердцах ответную благодарную любовь, готовность идти туда, куда она ведет падших, страждущих: видя, как страдают за его падение, падший сам начинает болезновать о последнем, проникаться стыдом, муками раскаяния и делает попытки встать, исправиться. Если подобные действия в сердцах производит отчасти человеческая сострадательная любовь, то безмерная любовь Христова, Божественная, способна вызывать отклики в сердцах гораздо более сильные. Если люди, любя друг друга, толкают друг друга более на соблазн, к которому сами столь склонны, чем на действительное исправление, то один безгрешный Христос может привлечь сердца к истинному беспримесному добру, не срастворившемуся ни с какой манящей сладостью страстей, которые так часто принимают облик добра.
Видит грешник, что Христос страдал и за него, умиляется сердцем, болезнует о своем падении. И кто из грешников может сказать, что он не влил горечь страдания в сердце Христа, скорбевшего всей силой любви за всякую душу погибающую? Руки Христовы пригвождены ко Кресту, потому что простер человек, в лице праотца, руки к запрещенной снеди, — а я разве не продолжаю, говорит себе грешник, творить дела Богом запрещенные? Ноги Христовы пригвождены, чтобы остановить хождение людей путями зла, развращения, а я разве перестал ходить путями всякого соблазна? Христос преклонил главу во смирении, а я не продолжаю ли выситься и гордиться? Христос вкусил желчи и оцта, а я не продолжаю ли пить из чаши наслаждений, столь человека унижающих? Христос увенчан терновым венцем, а я не возращаю ли постоянно терние худых мыслей и желаний в уме и сердце?
Чем более сострадательная любовь Христова вызывает ответную благодарную любовь, умиление, стыд, раскаяние в сердце, чувство мерзости падения, виновности его, тем сильнее толкает она на исправление, тем скорее и более совершается духовное возрождение человека. Глубина и сила покаянной скорби грешника, вызываемая «воззрением» на Того, Кого «пронзили», должна сравняться с глубиной и силой скорби Богоматери, Которой оружие смертельной скорби прошло душу при воззрении на Распятого Божественного Сына; грешник должен плакать о душе своей падшей, погибающей, как рыдают об единородном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце (Зах. 12: 10), как скорбела об Единородном Сыне Первенце Дева Богоматерь, взывая: «увы Мне Чадо Мое, что сие сотворил еси? красный добротою паче всех человек, бездыханный беззрачный являешися, не имея вида, ниже доброты: увы Мне, Мой Свете, не могу спяща зрети Тя, утробою уязвляюся, и лютое оружие сердце Мое проходит» (стихира на поклонение Кресту).
Кто остается бесчувственным при виде страданий Господа, претерпенных и за него самого, у того душа в опасности, близится к духовной смерти, потому что если не трогают его сердце, не вызывают раскаяния в его душе смертельные скорби и страдания Господа, глубже и сильнее которых никто не пережил, то что же еще способно тронуть его сердце, подвигнуть к исправлению? При созерцании язв Господа обнаруживается с особой ясностью, близок ли человек ко Христу сердцем или далек, как при гробе людей близких по степени искренности скорби обнаруживается, кто любил почившего, кто любящим лишь казался.
Постараемся же, взирая на Распятого Господа нашего, усиливать всячески покаянную печаль о сквернах наших сердец и постыдных падениях, которые заставили Его так безмерно страдать! Да уязвляет эта печаль наши сердца с тем большей силой, чем более покрывалось язвами тело неповинного Страдальца, чем более возрастала смертельная скорбь Его души о чужих грехах. Если мало трогает сердце некоторых окружающих мертвеца его смерть, то не остаются часто и они равнодушными, видя печаль об умершем его матери, близких, — да тронет же наши сердца «Плач Богоматери», взирающей на «Свет Свой сладкий» как «на нага и уязвена Мертвеца»[ii]. Да не остаются сердца наши неподвижно-бесчувственными, когда доносятся до нашего духовного слуха со Креста обращаемые к нам слова Самого Божественного Страдальца: «людие Мои, что сотворих вам? и что Мне воздасте: за манну желчь, за воду оцет, за еже любити Мя, ко Кресту Мя пригвоздисте»[iii].
Только отсюда, из подножия Креста, исходит источник жизни, сначала, может быть, горький от покаянной печали, но один имеющий силу претворять все горечи нашей жизни в сладость, обновлять жизнь сердца, поскольку оно еще не окаменело совершенно для любви Христовой и не потеряло способности к оживлению.
[i] Во Святый и Великий Пяток на вечерне стихира на стиховне на «Слава», глас 5-й.
[ii] Канон о Распятии Господни и на Плач Богоматери на повечерии Великого Пятка, песнь 7-я.
[iii] Утреня Великого Пятка. Антифон 12-й, глас 8-й.