Покой Христа во гробе как покой уснувшей, но готовой пробудиться новой жизни и необходимость для верующих во Христа взыскать этого Божественного покоя

(сказано в Великую Субботу в Вознесенской церкви г. Кузнецка 10 (23) апреля 1927 г.)

Скорбная седмица Страстей Христовых завершается ныне Святой Великой Субботой, в которую жизнь во гробе положился — Христос. Живот умирает и во гробе обитает[i].

Что может быть скорбнее зрелища смерти вообще, тем более смерти Того, в Ком была наша жизнь (Кол. 3: 3–4), свет и радость очей наших? Со Христом, жизнью нашей, сокрыта во гробе и наша собственная жизнь. И если мы, мало живущие во Христе, мало чувствуем это сокрытие, хотя и знаем, что без Христа, как ветви без лозы, не можем жить и делать (Ин. 15: 1и далее), то во всей силе скорбь, как оружие, пронзившую душу, чувствовала Богоматерь, как бы так говорившая: Радость Мне николиже отселе прикоснется, рыдающи, глаголаше Непорочная: Свет Мой и Радость Моя во гроб зайде: но не оставлю Его единаго, зде же умру, и спогребуся Ему[ii]. Слышим, как Она сподвизает и стадо вопити[iii]), начиная с апостольского лика. Вот снем Иосиф с древа с Никодимом одеющагося светом, яко ризою, и, видев мертва нага непогребена, благосердный плач восприим, рыдая, глаголаше: увы мне, Сладчайший Иисусе! Егоже вмале солнце на Кресте висима узревшее мраком облагашеся, и земля страхом колебашеся, и раздирашеся церковная завеса: но се ныне вижу Тя, мене ради волею подъемша смерть. Како погребу Тя, Боже мой, или какою плащаницею обвию? Коима ли рукама прикоснуся нетленному Твоему Телу? Или кия песни воспою Твоему исходу, Щедре?[iv] Солнце вкупе и луна померкше, Спасе, рабом благоразумным образовахуся, иже в черныя одежды облачатся[v].

Но гроб Христов, как ни скорбно его зрелище, заключает в себе и некоторое умерение печали уже потому, что через него прекратились безмерные страдания неповинного Христа, Праведника, Благодетеля человечества, восприявшего злая за благая (Пс. 108: 5). Он уже почил от нестерпимых мук сном смерти на Кресте, а во гробе этот покой еще более углубился, потому что в самых недрах земли скрыт Он от столь мучительных для Его исполненной любви души воплей злобы человеческой. Когда страдания становятся безмерными, нередко можно услышать из уст самих страдальцев или окружающих: «лучше уже скорее бы смерть». И в этом благодеяние смерти телесной, что она прекращает невыносимые муки. Сон смерти уподобляется через то благодетельному сну обычному, или забвению, хотя, конечно, горечь смерти через то лишь несколько ослабляется, однако не уничтожается.

Большее в несравненной степени утешение в том, что действительно Жизнь во гробе не умерла… но спит, как сказал некогда Господь о воскрешенной Им дочери Иаира (Мф. 9: 24). Правда, то — сон смерти, которая так страшна человеку, в такое отчаяние вводит живущих на земле, не видевших возврата из царства смерти к жизни, но смерть была столь страшной до Христа, Который Своим воскресением обратил ее в сон, благодетельный для верующих в Него. Сон Христов во гробе, бывший глубоким, непробудным для других сном смерти, начал вскоре являть в себе всё большие и большие признаки уснувшей, но не уничтоженной смертью жизни. Он переходит из глубокого, как сон смерти, в более и более легкий, как бы в тонкую дремоту, которую что-то малое, неуловимое отделяет от бодрствования. Вот каков покой Христа во гробе. Это покой не смерти вечной, а уснувшей, обновляющейся жизни, преддверие жизни, которое вот-вот должно открыться.

Христос, как зерно, заключающее в себе жизнь, сеется ныне в недра земные со слезами, но для того, чтобы, прозябши, потом мир радостносотворити[vi]. Как утешительно для верующих во Христа, что их тела сеются в недра земли лишь подобно зернам, хранящим в себе зачатки жизни Христовой, с тем, чтобы истлев, прозябнуть для новой жизни по воскресении!

Скорбен труд земледельца, бросающего семена в недра земли и не знающего, бросил ли он туда последние свои жизненные запасы или залог будущего урожая. Но велика радость, когда сеявший собирает плод многократный. Потому-то Адам перстный, который некогда убоялся Бога, ходившего в раю (Быт. 3: 10), ныне радуется, слыша хождение во аде нового Адама, Господа с небес (1 Кор. 15: 47), надеясь, что через привитие верой к новому Адаму и в нем, в первом, падшем Адаме, прозябнет новая жизнь, что от сего нового пшеничного зерна (Ин. 12: 23–24), зашедшего в недра земная многоперстный воздается клас, восставлены будут человецы, яже от Адама[vii]. Как закваска, скрытая в тесте, постепенно заставляет подниматься, бродить неподвижное вещество, так жизнь Христова во гробе производит брожение в царстве смерти, заставляет мертвое подниматься, обнаруживать всё большие признаки жизни. Покой Христа во гробе — это благословенный покой (суббота), в каковой вошел Христос Сын Божий после воссоздания, или нового творения человека, как некогда, совершив дела первого творения, почил Бог в день седьмый от всех дел Своих (Быт. 2: 2). Потому-то Святая Церковь в песнопениях нынешнего дня повторяет: сия суббота есть преблагословенная, в нейже Христос уснув, воскреснет тридневен[viii]. Потому-то плач надгробных песен в честь Христа умершего так смешан с радостью о близости Его воскресения. Как торжественно-победны, например, заключительные слова канона Великой Субботы (песнь 9-я): Да радуется тварь, да веселятся вси земнороднии, враг бо пленися ад, с миры жены да сретают, Адама со Евою избавляю всеродна, и в третий день воскресну, — так без слов как бы возглашает лежащий во гробе Божественный Мертвец.

Но если радости воскресения Христова сподобляются не все, то тем более эта радость, смешанная со скорбями надгробными в день сей, не охватывает сердец многих. Почему? Потому что не хотят многие почить от зла греха, который некогда и поверг человека, созданного для бессмертия, в сон смерти, заставив и Христа ради нас вкусить этого сна смерти. Сколь многие снова и снова стараются пробудить, оживить в себе то, что усыпил, умертвил Христос во гробе. Он Своей смертью умертвил грех, пригвоздив ко Кресту. Покоем Своим во гробе заставил умолкнуть всякую плоть человечу, поскольку в ней живут помышления на зло во все дни жизни человека (Быт. 6: 3, 5, 12; 8: 21; Рим. 7: 18).

Но, хотя Христос дал силу каждому усыпить и умертвить в себе грех, однако действительно может грех уснуть, умереть в сердце свободного существа — человека — тогда лишь, когда последний на то сам согласен. Умертвить свободное хотение греховное в человеке насильственно, без согласия человека, значило бы умертвить и свободную волю его, без которой не будет человек испытывать в жизни никакой радости, как лишенного и внешней свободы ничто не радует вполне, если не вливается в сердце его надежда на освобождение. В том-то и бедствие грешника, что сам он всегда, как море взволнованное, которое не может успокоиться и которого воды выбрасывают ил и грязь. Нет мира нечестивым (Ис. 57: 20–21).

Господь с самого начала учредил для человека субботу, чтобы хотя бы один день из семи он заботился об успокоении души от дел злых, искал покоя в Боге, в Котором одном может найти покой богоподобная душа человека. Но человек не помнит дня субботнего, как заповедано ему (Исх. 20: 8), или обращает субботу в неделание того, что нужно было бы делать в этот день, и в делание того, чего в субботу делать особенно не следовало бы. Если желание добра, жизни Божественной в человеке с его соизволения, даже нередко при его усилиях, к тому направленных, засыпает, и душа постоянно погружается в сон греховный, впадает в полное бесчувствие, окаменение сердца для движений добра; если сам неусыпный страж добра в человеке — совесть часто засыпает сном беспробудным, как бы мертвая, то, наоборот, при выполнении желаний греховных замечается в человеке какая-то неусыпная неутомимость. Человек в отношении страстей своих как бродящее вино, не успокаивается (Авв. 2: 5), пока не достигнет желаемого.

Апостолы спали в Гефсиманском саду, когда нужно было один час бдеть для ослабления смертельной скорби души Господа своего, а Иуда бдел, изобретая лучший способ предать Божественного Учителя, поистине уподобляясь диаволу, который никогда не спит, но не для добра, а для зла.

От нас самих зависит, давать или не давать душе своей покой от злых страстей, ее мучащих, для умерщвления которых Господь возлег во гробе, вводя желающих в блаженный покой своей жизни, чуждый греха и страстей. Мы должны искать ежедневно для души своей такого покоя Христова, чтобы жизненные силы ее подкреплялись, как силы телесные восстанавливаются сном. Если не взыщем этого покоя в Боге, мира совести, нарушаемого движениями в душе страстей, то душа будет более и более страдать, болезновать подобно тому, как страдает лишаемое сна тело, когда человек дни и ночи проводит в безвременном веселье, в неумеренных, отгоняющих сон хлопотах ради земного своего благополучия. Тело от лишения сна или болезненной бессонницы тяжело страдает и наконец умирает — так душа, постоянно лишаемая свойственного ей покоя в Боге, в Котором источник ее жизни и блаженства, начинает тяжело страдать от собственной злобы, отнимающей у нее покой, мир совести; муки совести, никогда не успокаиваемой, переходят в нескончаемую муку вечную, терпящие каковую не будут иметь покоя ни днем, ни ночью, но дым мучения их будет восходить во веки веков (Откр. 14: 11).

Взыщем покоя Божественного теперь же, пока не поздно, пока не застигла ночь смерти, когда никто не может делать (Ин. 9: 4), чтобы, опоздав, не лишиться нам этого покоя навеки. Почием мало от работы греховной, чтобы душа, укрепившись силами, могла сколько-нибудь потрудиться и для приобретения покоя вечного, блаженного.

Чаще и чаще да молчит всякая плоть человеча по подобию плоти Господа, уснувшей во гробе, молчит для смертоносных страстей плоти, для более свободного возрастания в душе начатков жизни Христовой, сдавливаемой тяготой плоти. Тогда всё более и более будет душа жить во Христе, входить в радость Господа своего (Мф. 25: 21), Который был мертв, и се, жив во веки веков, и имеет ключи ада и смерти (Откр. 1: 18), чтобы всем отверзать входы в жизнь вечную, сладостную, невозмутимого покоя и радости Его преисполненную.

Божественный покой, в какой вводимся мы через покой Христов во гробе, и способы, какими совершается это введение

(сказано в Святую Великую Субботу в Владимирской (Маминской) церкви г. Саратова 1 (14) апреля 1928 г.)

Распявшись на Древе Крестном, Господь Иисус Христос совершил величайшее из дел домостроительства нашего спасения — насадил снова с величайшим подвигом «древо жизни», так горько утраченное падшим праотцем Адамом в раю. Ныне Единородный Сын Божий, подобно тому как прежде Бог, сотворив в шесть дней мир, почил от всех дел Своих в день седьмой (Быт. 2: 2), также почил от совершенного Им дела спасения, упокоившись во гробе в сию благословенную субботу.

Дивно творение мира силой всемогущества Божия, еще более дивно новое творение — воссоздание посредством Креста падшего человечества. Там явлена во всем величии всемогущая сила Творца, здесь — беспредельная любовь Бога, спасающего мир смертью Сына Своего. Тогда Той рече, и быша, Той повеле, и создашася действием Слова Божия (Пс. 32: 9) — здесь умолкло Слово Божие во гробе, чтобы через самый покой Его стало всё новым (2 Кор. 5: 17).

Благословенна суббота по упокоении от всех дел творения, тем более сия суббота есть преблагословенная, в нейже Христос уснув, воскреснет тридневен[ix]. Там положено начало субботы ветхозаветной, подлинный смысл которой извратили люди, державшиеся «сени» (То есть тени, образа, а не существа дела), — здесь новое субботство (Евр. 4: 9), истинный покой Божественной жизни, которого уже нельзя стало перетолковать, когда «сень» сменилась «истиною», разве хотят некоторые закрыть глаза и на сияющую дневным светом истину. И с каким благоговением любви ко Христу, ради нас почившему во гробе, должны мы совершать новую субботу! Если при гробе обычного мертвеца соблюдается известный как бы священный покой, то какой сугубо усиленный покой должны соблюдать мы, устранив от себя всякий шум суеты и страстей житейских, внимая призыву: Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышляет!

Но в чем же должно состоять наше новозаветное христианское субботство? Не в чем ином, как в том, чтобы войти в покой Сына Божия, зримого нами во гробе. Покой Божественный не подобен человеческому: Отец Мой доныне делает, и Я делаю (Ин. 5: 17), говорил Господь Иисус Христос иудеям, изъясняя смысл субботы. Покой Христов во гробе не покой мертвенной неподвижности, происходящей от полного угасания жизни, но покой полной жизнедеятельности, при видимой мертвенной неподвижности, покой новой, преобразующейся сокровенно жизни. Ведь и обычный покой телесного сна, при полной иногда неподвижности спящего, на самом деле не есть прекращение самой жизни, а только преобразование ее в иной вид обновленный, восстановление жизненных сил. Даже при покое смерти, если тело прекращает всякое движение, то не может прекратить всякого движения жизни душа, от тела отделившаяся, хотя, пока люди видят всеобщее господство смерти и не имеют живой веры в воскресение, покой смерти кажется им не имеющим ничего общего с покоем сна.

Тем более смертный покой Христа во гробе не есть полное прекращение жизни: душа Христова отделилась от тела, престала в нем действовать, но не осталась без жизнедеятельности, только особого рода.

Введение Христом нас в покой Свой началось на Кресте, к которому Он пригвоздил грех наш для совершенного, конечного его «недвижения» (синаксарь Великого Пятка), ибо именно грех, сделав ближайшим своим седалищем плоть, отнимал у человека дарованный богоподобному духу покой. Ведь душа, и отрешаясь от плоти, могла бы продолжать быть общницей жизни Божественной, влитой в нее от создания: богоподобная душа сама собой, по природе влечется к жизни Божественной, как растение естественно тянется к солнцу, от которого исходят свет и теплота, поддерживающие и способствующие возрастанию жизни растения. Но жизнь плотская, при которой душа вся обращена к плоти, в плоти как бы вся растворилась, как бы в душе своей особой жизни и не было, мешает раскрыться в душе начаткам жизни Божественной. Такое извращение жизни происходит не от самой по себе плоти, а от греха, извратившего жизнь плоти и духа, поработившего дух плоти, в «плоть» самый дух обратившего, срастворившего дух в плоти до неощутимости, подобно тому как только особыми искусственными средствами можно выделить срастворившийся с каким-либо веществом воздух или иной газ. После же того, как на Кресте совершилось полное «недвижение» греха, умерщвление его, и плоть Христова, бывшая у человека седалищем греха, упокоилась во гробе, дух получает возможность беспрепятственно, без «суеты и томления» (Еккл. 1: 14) жить своей богоподобной жизнью, входить свободно в покой Божественной жизни, которая всаждена в дух человека от создания, по грехам же вся возмущена, приведена в полное расстройство.

Вот каков покой Христов во гробе; вот суббота Христова покоя, вводящая нас в Божественный покой.

Но вошли ли мы в этот покой? В него вошли Ангелы Божии на Небе, святые Божии, окончившие труды и подвиги жизни земной, победившие в себе страсти, достигшие блаженного покоя без страстей. Это не мертвенный покой, ибо Ангелы Божии и святые преисполнены такой всерадостной жизни, такого блаженного, сладостного жизнедеятельного покоя от вселившейся в них любви Божией, какие почти неизвестны, непредставимы для обычных людей. Только тот, чья душа полна блаженством беспредельной любви, может отчасти понимать, как душа, будучи преисполнена блаженного покоя, радости, в то же время полна жизнедеятельности более напряженной, чем когда проявляла суетливую, кипучую, неусыпную, многозаботливую житейскую деятельность. И неужели переживающий блаженный покой любви захочет сменить его вскоре же на кипучую жизнедеятельность, радостного покоя и удовлетворения в душу не вносящую, напротив, производящую в последней томление, расстройство, не дающие ей успокоиться ни днем, ни ночью? Безмерные заботы сушат жизнь души — блаженная, спокойная радость, наполняя душу удовлетворением, производит расцвет жизни души.

Христос Своим покоем во гробе полагает основание такому блаженному покою жизни Божественной и для падшего человека. Только последний не может приобрести его сразу. Ведь жизнь души человека падшего подобна морю, вечно волнуемому страстями житейскими. Вечно дуют на это море ветры, бури страстей — как же ему сразу успокоиться? Даже когда наступает временное затишье, безветрие, душа всё еще долго волнуется, как и волнение на море обычном лишь постепенно, а не сразу улегается. Потому-то, говорил еще древний пророк Исаия: нечестивые — как море взволнованное, которое не может успокоиться и которого воды выбрасывают ил и грязь. Нет мира нечестивым, говорит Бог мой (Ис. 57: 20–21).

Только после трудов в течение многих лет, даже до конца жизни, входили святые Божии в желанный покой бесстрастия. Преподобная Мария Египетская, взволновавшая душу свою страстями, как бездну моря, услышала глас свыше, что за Иорданом найдет она себе покой. Она ушла в безмолвие пустыни, но прошло семнадцать лет мучительных волнений от поднимавшихся снова и снова со дна души воспоминаний, образов и желаний страстных, пока она вошла в покой. Что же сказать нам о себе, душа которых постоянно мятется и ищет не покоя, а бури страстей, сама волнение их в себе вызывает, усиливает в себе? Как часто Господь укрощает бурное волнение души, а человек снова и снова приводит душу в волнение посредством страстей, от которого так часто погибает, так часто готов бывает взывать, подобно ученикам Христовым на море: Господи! спаси нас, погибаем (Мф. 8: 25). Так часто бывает с душой то, что описывает псалмопевец, говоря о плавающих в море: И восстанет бурный ветер и высоко поднимает волны его: восходят до небес, нисходят до бездны; душа их истаевает в бедствии; они кружатся и шатаются, как пьяные, и вся мудрость их исчезает. Но воззвали к Господу в скорби своей, и Он вывел их из бедствия их. Он превращает бурю в тишину, и волны умолкают. И веселятся, что они утихли, и Он приводит их к желаемой пристани. Да славят Господа за милость Его и за чудные дела Его для сынов человеческих! (Пс. 106: 25–31).

Не должен человек допускать, чтобы жизнь его души выступала из берегов от погибельного волнения страстей, чтобы дыхание последних производило подобное волнение. Волнуется душа от гнева — не давай волнению усилиться, замолчи, удержись от предпринятого поступка, и увидишь, как тишина для души благотворна, от каких бедствий житейских она тебя предотвратила. Не волнуй взора страстью, отврати очи от соблазна: малое волнение души от взгляда иногда переходит в бурю страсти, которую человек не в силах укротить в себе никакими усилиями воли. Так поступать должен человек со всяким движением в душе греховной страсти, не давая естественным влечениям души переходить в необузданную страсть, пагубную для жизни. Богом благословенные радости жизни человек может вкусить в мире без смущения, пагубного расстройства и волнения в душе, производимых страстью.

Как пагубно полагать радость жизни в вечном волнении страстей! Разве не замечает постоянно человек, что волнение страсти сначала кажется приятным, производит как бы подъем жизни, а потом становится неудержимым, мучительным, влечет за собой множество житейских бед? Как часто разбивается корабль земного благополучия от этого необузданного волнения страстей! Постоянная борьба со страстями, бегание от их шума; молитва, успокаивающая душу и волнующие ее страсти; печаль покаяния, как бы елей, изливаемый в волнующееся море страстей житейских; возгревание в душе вместо любви к миру беспредельной любви ко Христу, вливающей в нее сладостный покой, вводящее душу в жизненное общение со Христом, как ветвь с лозой, — это средства к умиротворению души, к вхождению ее в покой Христов.

Все эти законы духовной жизни и должны мы вспомнить ныне, взирая на Божественного Мертвеца Христа, Своим покоем во гробе вводящего нас в истинный покой Божественной жизни. Да молчит всякая плоть человеча особенно ныне, да понуждается она к молчанию и во всякое время, да прилагает человек ежедневную заботу к введению души своей в блаженный покой бесстрастия, помимо которого никогда не найдет тихой пристани жизни! Пусть, видя свое бессилие утишить в себе пагубное волнение страстей, взывает непрестанно ко Христу, укрощающему бури моря житейского, но и сам, моля о том Христа, пусть не возбуждает снова и снова волнения страстей в душе своей!

И тогда исполнится на человеке обетование: Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас (Мф. 11: 28), начало и основание какового покоя положено покоем Христа во гробе.

[i] Утреня Великой Субботы. Статия 1-я на непорочных. Тропари 1-й и 2-й.

[ii] Повечерие Великого Пятка, тропарь 9-й песни канона.

[iii] Утреня Великой Субботы. Статия 1-я на непорочных. Тропарь 51-й.

[iv] Во Святый и Великий Пяток на вечерне стихира на стиховне на «Слава», глас 5-й.

[v] Утреня Великой Субботы. Статия 2-я на непорочных. Тропарь 107-й. Рус.: Померкли вместе солнце и луна, Спасе, уподобляясь благоразумным рабам, которые облекаются в траурные одежды.

[vi] Там же. Тропарь 87-й. Рус.: наполнит мир радостью.

[vii] Там же. Статия 1-я на непорочных. Тропарь 29-й. Рус.: Подобно пшеничному зерну, погрузившемуся в глубину земли, Ты произрастил плодородный колос, восстановив смертных, происшедших от Адама.

[viii] Кондак и икос Великой Субботы.

[ix] Кондак Великой Субботы.

Потрясение бездушной твари в день распятия Господа как предуказание людям, что от этого величайшего события должны прийти в спасительное потрясение и их сердца

(слово сказано в Великую Пятницу в Вознесенской церкви г. Кузнецка 9 (22) апреля 1927 г.)

Предстоим мы, братия, мысленно перед событием, от которого солнце мраком облагашеся, и земля страхом колебашеся, и раздирашеся церковная завеса[i].

Не могло более солнце видимое посылать свет свой на землю, когда Солнце правды зашло на Крест. Не могла земля не потрясаться при виде того, как преступления падшего Адама, из нее созданного, вознесли на Крест нового Адама, Господа с небес (1 Кор. 15: 47). Не могла завеса храма не растерзаться от тяготы хулений человеческих на Самого Господа храма, Который имел силу вместо храма рукотворенного воздвигнуть храм нерукотворенный тела Своего (Ин. 2: 19, 21). И если так отзывались неодушевленные создания подобно живым существам на страдания распятого Христа, то как же должны были бы отзываться сердца людей? Ведь служить человеку повелено Создателем и солнцу, и земле, и самому храму, следовательно, для вразумления людей пришла в такое необычное потрясение бездушная тварь.

Между тем часто доныне, как то было при Кресте (Лк. 23: 35), стоят, смотрят, устраивают праздное зрелище люди из Висящего на Кресте. Как бы не к ним относится то, что они видят, как бы совсем непричастны они к событию, потрясшему небо и землю, самый храм — жилище Вышнего на земле. Лишь о некоторых сказано, что, видя великие знамения, сопровождавшие распятие, они возвращались, бия себя в грудь (Лк. 23: 48).

А казалось бы, как не потрясаться сердцам всех людей, когда видят они распятого Сына Божия, сокрывшего Свое Божество в уничиженном образе раба для спасения того же человека, потому что не вынес бы человек падший блистания славы Божества, предстоя Ему лицом к лицу (Исх. 33: 20), как не может немощный глаз человека взирать непосредственно на солнце видимое. Когда совершается убиение человека, не исполняются ли предстоящие ужаса? И чем человек был более велик в глазах человечества, тем в большее содрогание приходят сердца верующих и слышащих об убиении его. А здесь смерти предается Сам Бог, принявший образ человека ради спасительного к нему приближения, однако и открывший славу Божества Своего в учении, жизни, делах, яснее дня свидетельствующих об этой славе.

Видеть смерть даже злодея не может человек без потрясения душевного и телесного, а здесь, хотя к злодеям причисляется, но — Праведник, Который и за преступников сделался ходатаем (Ис. 53: 12), о невинности Которого не могли не засвидетельствовать даже Пилат и Ирод, самая бездушная природа, сотрясавшаяся от убиения великого Праведника.

Убивается Благодетель, в начале создавший человека, ущедривший его неисчислимыми дарами природы, Им же созданной, не перестающий посылать свет, теплоту солнца, дождь и прочие благодеяния на добрых и злых, праведных и неправедных (Мф. 5: 45); Тот, Кто, пришедши к людям, открыл им потоки новых, чудных, никогда доселе не виданных ими благодеяний: слепцов просвещал, прокаженных очищал, глухим возвращал слух, немым язык, расслабленных восставлял от одра болезни, иных же возвращал и из области смерти, откуда никто не возвращался, какие бы люди ни прилагали к тому усилия; Тот, Кто, будучи всесвятым Богом, давал приближаться к Себе грешникам, ел и пил с ними, чтобы через общение с Собой, полное неизреченной любви, сделать и их причастниками Своей святости, Кто ценой крови Своей хотел исторгнуть души их из челюстей самого ада, возвратить сокровище потерянное, с которым по ценности не могут сравняться сокровища всего мира, ибо, собрав всех их, нельзя выкупить душу человеческую (Мф. 16: 26)…

Презренный в глазах человека пёс знает благодарность, лютый зверь помнит благодеяния и не касается никогда того, кто ему благодетельствует. А люди, забыв о всякой благодарности, влекут на смерть Благодетеля, подвергают Его самым ужасным, какие могла изобрести злоба человеческая и демонская, мукам, сопровождая невыносимые страдания ужасными, как иглы уязвляющими, издевательствами, превращая ядовитой ненавистью не телесную только снедь в желчь, а и душевную — в горчайшую желчи вещественной, преподнося не только к устам Его уксус, а и сердце Его напояя злобой своей, более неприемлемой, чем уксус обычный.

Скажут про себя многие: «Да разве мы распяли Христа? Распяли люди, современные Ему, с которыми нет ничего у нас общего. Неужели мы можем быть приравнены к совершившим задолго до нас злодеяние, которое столь возмущает наше чувство?» — И опять, человек если возмущается, содрагается то от рассмотрения не своих дел, а чужих. Но ведь род человеческий — единое древо, в котором все части связаны между собой общей жизнью. То, что сделали одни люди, отзывается на других. Каждое дело человеческое оставляет свой след в общей жизни человечества, оказывает на нее хотя неприметное, однако неизгладимое влияние. Как в море волнение переходит от одной волны к другой, пока не уравновесится уровень всей воды, так точно в море жизни человеческой делаемое одним отражается на других. Согрешил Адам — и волнение греха распространилось, как могучая волна, не задерживаемая на пути, на жизнь всех дальнейших поколений человечества.

И пусть никто не говорит, что он, живя спустя много веков после распинателей Христа, не может быть причастным к делу их. Христос Своим страданием обратил в тишину воздвигнутое на море жизни Адамом волнение греха, и все желающие могли найти у Того, Кому ветры и море повинуются покой душам своим (Мф. 8: 27; 11: 29) от волнений греховных, от обуревания страстей, как в тихой пристани. Но последующие люди своими добровольными грехопадениями снова и снова волнуют успокоившееся море жизни, заставляют вздыматься на последнем волны до небес, совершая беззакония, вопиющие на Небо. И если распяла Христа волновавшаяся до крайних пределов злоба современного Ему человечества, то всякий производящий новые волнения в море, Христом укрощенном с таким великим подвигом, разве не становится участником распинателей?

Христос распялся не за грехи лишь людей, до Него бывших, но и за грехи всех последующих поколений. Как Богочеловек, Он вмещал в Своем сердце скорбь о людях всех времен, страдал за злобу древних так же, как и позднейших. Как же позднейшим отрицаться от соучастия в распятии Христа? И это соучастие не тем ли мучительнее для Него, что позднейшие сделались причастниками Его благодеяний, каких еще не знали древние? Потому-то святой апостол Павел говорит: Если отвергшийся закона Моисеева, при двух или трех свидетелях, без милосердия наказывается смертью, то сколь тягчайшему, думаете, наказанию повинен будет тот, кто попирает Сына Божия и не почитает за святыню Кровь завета, которою освящен, и Духа благодати оскорбляет… снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему (Евр. 10: 28–29; 6: 6). Если при нашей бесчувственности иные дела свои нам бывает мучительно вспоминать и мы не знаем, куда деваться, нигде не находим покоя от мучений совести, то что сказать о мучительности злых дел наших для Христа безгрешного, Который и малейшее пятно нашей совести видит, равно как и все последующие бесконечные разветвления наших худых мыслей и дел, смертоносные последствия их для нас самих и для многих прозирает?

Придем же в чувство от злых дел своих, своей бесконечной, всегдашней, неизгладимой ничем и никем помимо Христа Самого виновности перед Пострадавшим за нас, взирая на распятие Его, как на плод злых дел всего человечества и наших собственных. Пусть взирание на Распятого, воспоминание о Нем, как боль от укола, постоянно приводит в спасительное потрясение наши сердца, побуждает нас внимать себе, чтобы предотвращать дальнейшие уколы совести, делающиеся всё более чувствительными, наконец — нестерпимыми при невнимании и небрежении. Видя же, как из каждого как бы отверстия нашего существа просачивается злосмрадный грех, несмотря на все усилия наши подавить его, и подавленный в одном месте, как вода в болотистой почве, выступает тотчас в другом, усилим стенания и воздыхания. Печаль покаяния так приятна Христу, что как бы заставляет Его забывать о боли, причиняемой нашими злыми делами, спешит к нам с врачеством Своей любви, предавшей себя за нас, потоками крови, истекшей из ран, залечивает наши душевные язвы Своим всепрощением, вместо горечи гнева Божия изливая в души наши сладость всепрощающей любви, подобно неистощимому источнику, истекающей из подножия Креста.

Будем, по крайней мере, взирая на Вознесенного в крайнем уничижении нашими грехами на Крест, смирять себя глубже и глубже, пока не сравнится с прахом земли всякое наше возношение, не углубится через то наше сердце для более удобного восприятия благодати Христовой, как углубления в земле лучше собирают небесную влагу и удерживают ее в себе. Когда увидит Христос нас, смирившихся до земли, тогда Сам начнет поднимать нас и не на мнимые высоты добродетелей, на которые восшедшими считают себя люди, на самом деле погрузившиеся в грехи, а на действительную высоту духовную, небесную, на каковую возводит Христос нас посредством Креста, этой лестницы, ниспускающейся внизу в самые глубины падения человеческого, вершиной же своей достигающей Небес, открывающей свободный вход в самый рай. Аминь.

Крестные страдания Христовы как единственный путь к действительному обновлению духовной жизни человечества

(слово сказано в Святой Великий Пяток в Митрофаниевской церкви г. Саратова 31 марта (13 апреля) 1928 г.)

В великих воспоминаниях Страстной седмицы мы подошли к самому великому воспоминанию — о распятии Господа нашего на Древе Крестном. Это событие, через которое совершилось духовное преобразование мира. Многие события мир почитает великими, но их величие только тень по сравнению с подлинным величием распятия на Кресте Господа. Те великие события вносили в жизнь мира перемены только внешние, временные, самого существа духовной жизни не изменяли, не улучшали сердец человеческих, оставляя самые источники жизни (Притч. 4: 23) в прежнем состоянии.

О каких великих событиях в жизни мира можно сказать, что благодаря им люди сделались добрее, сострадательнее, честнее, возвышеннее прежнего? Не без причины ветхозаветный боговдохновенный мудрец, который судил о переменах жизни человеческой не по внешним ее изменениям, казавшимся людям чрезвычайными, для духовной же жизни бывших малозначительными, а по тому, что происходило в разные времена в сердцах человеческих, говорил: Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем (Еккл. 1: 9). Если происходило в духовной жизни мира что-либо действительно новое, то это творил Христос: одна вера и любовь к Нему изменили духовную жизнь мира существенно и продолжают изменять, делая худших людей лучшими, обновляя самые сердца людей при посредстве покаяния, вливая силы в сердца людей для борьбы со злом, которое не вне, а и внутри, в самом сердце человека, для победы человека над самим собою. И что перемена, внесенная Христом в духовную жизнь мира, была громадна, неизмерима, чрезвычайно чудесна, этого не могут отрицать люди неверующие, разве они не хотят замечать очевидной истины. Самим же источником этих духовных перемен, как бы их нижней подосновой, является Крест Христов. Это потому, что новая жизнь в мире после падения человека зарождается вообще среди страданий. Как человек является в мире, начинает жизнь земную среди мук рождения матери и собственных, так зарождается среди мук жизнь духовная (Ин. 16: 20–22; Гал. 4: 19).

Не сами по себе муки рождения, вообще страдания жизни улучшают последнюю, так как от слабого больного существа вообще рождается также слабое больное, но восприять новую, лучшую жизнь человек может лишь среди мук рождения, очистительных страданий. Жизнь рождается от жизни, муки же рождения являются средством к освобождению и очищению жизни от прежних недостатков, к ее обновлению. Поэтому, чтобы явилась в мире новая, лучшая жизнь духовная, необходимо было почерпнуть ее из самого Источника — Бога, и ее принес действительно в мир Христос, Воплотившийся Сын Божий; восприять же эту новую жизнь люди могли, лишь терпя муки духовного возрождения, очистительные страдания.

Однако к этим мукам духовного возрождения нужно было человека расположить как существо, одаренное свободой, и помочь перенести их. Если муки телесного рождения неизбежны и непроизвольны, то муки рождения духовного человек может избежать; если он хочет новой духовной жизни, то должен приготовиться и к мукам духовного рождения, — если не захочет терпеть этих мук, останется духовно мертвым, невозрожденным. И ни от чего так не уклоняется человек, как от страдания: он ищет счастья безболезненного, не соединенного ни с какими страданиями, поэтому люди всегда оказывались неспособными перенести все те муки, которые требовались для их духовного возрождения.

Нужно, чтобы кто-либо воодушевил и помог перенести муки духовного возрождения своей сострадательной любовью. Иного пути к духовному возрождению свободного существа нет. Сам человек, хотя страдает от своего добровольного падения, бессилен встать и пройти болезненный путь возрождения; когда же снизойдет кто-либо к падшему и прикоснется к ранам души его своей сострадательной любовью, которая соединяет души, то падший чувствует в себе приток новых сил, ободряется, поднимается от падения, боль души его утихает, раны сердца его заживляются, он становится способным претерпеть то, что ранее казалось трудным, даже невозможным. Проявление сострадательной любви имеет чудную силу, и если бы такая любовь преисполняла сердца окружающих, то как улучшилась бы духовная жизнь мира!

Бедствие жизни человеческой в том, что она преисполнена себялюбием, себялюбец же сострадать другим не может, от чужого горя и страданий бежит. И некуда пойти падшему человеку с ранами и стыдом своей души: вместо того чтобы помочь ему, его скорее оттолкнут с холодным безучастием, жестоким презрением, высокомерным издевательством, даже нарочно толкнут, чтобы пал. Как вспоминается этот бессердечный ответ себялюбцев отчаявшемуся Иуде, когда тот поведал им о тяжелых муках своей души: что нам до того? смотри сам (Мф. 27: 4). Истинных друзей среди мира найти трудно; в счастье много как будто друзей — в беде не найти их среди самых близких, а если и найдутся, то они обычно не могут понять всей скорби друга, пережить ее как свою, притом сами духовно немощны, падки на соблазн страстей, бессильны ободрить, подкрепить других: не падающему поднимать павшего. Если даже ближайшие ученики Христовы не могли явить сострадания, когда душа Господа скорбела смертельно в саду Гефсиманском, то что сказать о прочих людях? Если на учениках Христовых сбылось слово: я изнемог, ждал сострадания, но нет его, — утешителей, но не нахожу (Пс. 68: 21), то каковы сострадание и утешения людские?

Только во Христе источник сострадания беспредельный, неистощимый. Знает каждый, что и его скорбью Христос скорбел, что если все люди оттолкнут, то Христос, вместивший в сердце Своем скорби всех, не отгонит, не отвергнет. Вот почему только сострадательная любовь Христова, явленная на Кресте во всей ее беспредельной силе, может содействовать духовному возрождению мира, совершающемуся среди страданий. Разделяя скорби и страдания всех, сострадательная любовь Христова врачует сердца самые больные, смягчает души самые озлобленные, привлекает к себе всеми отверженных. Потому-то говорил Господь: когда Я вознесен буду от земли (то есть на Кресте), всех привлеку к Себе (Ин. 12: 32).

Сострадательная любовь Христова возрождает потому, что вызывает в сердцах ответную благодарную любовь, готовность идти туда, куда она ведет падших, страждущих: видя, как страдают за его падение, падший сам начинает болезновать о последнем, проникаться стыдом, муками раскаяния и делает попытки встать, исправиться. Если подобные действия в сердцах производит отчасти человеческая сострадательная любовь, то безмерная любовь Христова, Божественная, способна вызывать отклики в сердцах гораздо более сильные. Если люди, любя друг друга, толкают друг друга более на соблазн, к которому сами столь склонны, чем на действительное исправление, то один безгрешный Христос может привлечь сердца к истинному беспримесному добру, не срастворившемуся ни с какой манящей сладостью страстей, которые так часто принимают облик добра.

Видит грешник, что Христос страдал и за него, умиляется сердцем, болезнует о своем падении. И кто из грешников может сказать, что он не влил горечь страдания в сердце Христа, скорбевшего всей силой любви за всякую душу погибающую? Руки Христовы пригвождены ко Кресту, потому что простер человек, в лице праотца, руки к запрещенной снеди, — а я разве не продолжаю, говорит себе грешник, творить дела Богом запрещенные? Ноги Христовы пригвождены, чтобы остановить хождение людей путями зла, развращения, а я разве перестал ходить путями всякого соблазна? Христос преклонил главу во смирении, а я не продолжаю ли выситься и гордиться? Христос вкусил желчи и оцта, а я не продолжаю ли пить из чаши наслаждений, столь человека унижающих? Христос увенчан терновым венцем, а я не возращаю ли постоянно терние худых мыслей и желаний в уме и сердце?

Чем более сострадательная любовь Христова вызывает ответную благодарную любовь, умиление, стыд, раскаяние в сердце, чувство мерзости падения, виновности его, тем сильнее толкает она на исправление, тем скорее и более совершается духовное возрождение человека. Глубина и сила покаянной скорби грешника, вызываемая «воззрением» на Того, Кого «пронзили», должна сравняться с глубиной и силой скорби Богоматери, Которой оружие смертельной скорби прошло душу при воззрении на Распятого Божественного Сына; грешник должен плакать о душе своей падшей, погибающей, как рыдают об единородном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце (Зах. 12: 10), как скорбела об Единородном Сыне Первенце Дева Богоматерь, взывая: «увы Мне Чадо Мое, что сие сотворил еси? красный добротою паче всех человек, бездыханный беззрачный являешися, не имея вида, ниже доброты: увы Мне, Мой Свете, не могу спяща зрети Тя, утробою уязвляюся, и лютое оружие сердце Мое проходит» (стихира на поклонение Кресту).

Кто остается бесчувственным при виде страданий Господа, претерпенных и за него самого, у того душа в опасности, близится к духовной смерти, потому что если не трогают его сердце, не вызывают раскаяния в его душе смертельные скорби и страдания Господа, глубже и сильнее которых никто не пережил, то что же еще способно тронуть его сердце, подвигнуть к исправлению? При созерцании язв Господа обнаруживается с особой ясностью, близок ли человек ко Христу сердцем или далек, как при гробе людей близких по степени искренности скорби обнаруживается, кто любил почившего, кто любящим лишь казался.

Постараемся же, взирая на Распятого Господа нашего, усиливать всячески покаянную печаль о сквернах наших сердец и постыдных падениях, которые заставили Его так безмерно страдать! Да уязвляет эта печаль наши сердца с тем большей силой, чем более покрывалось язвами тело неповинного Страдальца, чем более возрастала смертельная скорбь Его души о чужих грехах. Если мало трогает сердце некоторых окружающих мертвеца его смерть, то не остаются часто и они равнодушными, видя печаль об умершем его матери, близких, — да тронет же наши сердца «Плач Богоматери», взирающей на «Свет Свой сладкий» как «на нага и уязвена Мертвеца»[ii]. Да не остаются сердца наши неподвижно-бесчувственными, когда доносятся до нашего духовного слуха со Креста обращаемые к нам слова Самого Божественного Страдальца: «людие Мои, что сотворих вам? и что Мне воздасте: за манну желчь, за воду оцет, за еже любити Мя, ко Кресту Мя пригвоздисте»[iii].

Только отсюда, из подножия Креста, исходит источник жизни, сначала, может быть, горький от покаянной печали, но один имеющий силу претворять все горечи нашей жизни в сладость, обновлять жизнь сердца, поскольку оно еще не окаменело совершенно для любви Христовой и не потеряло способности к оживлению.

[i] Во Святый и Великий Пяток на вечерне стихира на стиховне на «Слава», глас 5-й.

[ii] Канон о Распятии Господни и на Плач Богоматери на повечерии Великого Пятка, песнь 7-я.

[iii] Утреня Великого Пятка. Антифон 12-й, глас 8-й.

Слово в Великий Четверг[i]

(сказано в церкви Олонецкой духовной семинарии)

Странствия (гостеприимства) Владычня,

и бессмертныя трапезы на горнем месте,

высокими умы, вернии приидите, насладимся,

возшедша Слова, от Слова научившеся

(то есть пришедшего сюда Слова, Христа,

познав от Самого Слова), Егоже величаем.

Ирмос 9-й песни канона

Великого Четверга на утрене

Ныне любвеобильный Владыка уготовляет нам таинственную вечерю, Тот, в Егоже руце дыхание всех сущих[ii], приглашает к Своей Божественной трапезе. С высоким проповеданием создавшая веки Премудрость Божия, по вечным глаголам слова Божия, ныне созывает на чашу, глаголющи: приидите, ядите Мой хлеб и пийте вино, еже растворих вам (Притч. 9: 2–5). Да не будет же, чтобы кто-либо приступил к этой Божественной трапезе с умом пустым и обращающимся долу, с сердцем, занятым лишь земными помышлениями и попечениями! Взойдем мысленно в Сионскую горницу, где устрояет ныне Христос вечерю для учеников Своих, и возвысим умы свои видением и слышанием того, что происходит там!

Там видим мы училище любви, связуемые которою апостолы, предав себя владычествующему всеми Христу[iii], внимают Его последней тайноводственной беседе. Очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания (Лк. 22: 15), говорит Христос Своим ученикам, — желал потому, что хочу ныне заменить эту ветхозаветную пасху иной, значения которой вы пока не разумеете. Даже в сей час вы заняты еще мыслями о земном царстве, чтобы сесть одному из вас по правую, другому по левую сторону Меня в сем царстве (Мф. 20: 21). Но не тако бо будет вам, Моим учеником, яко нищий хотя (добровольно) есмь. Первый убо вас, да будет всем слуга: начальствуяй же яко начальствуемый, предызящный же яко последнейший[iv]. Доселе вы преданы спорам, кто между вами должен почитаться большим, но вот Я Сам посреди вас, как служащий (Лк. 22: 24, 27) и умывающий вам ноги, — таковым должен быть желающий иметь часть со Мною (Ин. 13: 4–17). Доселе вы были безопасны в мире, и даже, хотя Я посылал вас без мешка и без сумы и без обуви на проповедь, вы не имели ни в чем недостатка, потому что Я соблюдал и охранял вас (Лк. 22: 35; Ин. 17: 12), — теперь наступает иное время, когда исполнится на Мне Самом написанное: и к злодеям причтен. Вы готовы поднять мечи на Мою защиту (Лк. 22: 37–38; Ин. 18: 10–11), душу свою положить за Меня и идти ради Меня в темницу и на смерть (Мф. 26: 35; Ин. 13: 37), — но вот скоро настанет время, когда вместо того вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного... ибо написано: поражу пастыря, и рассеются овцы стада (Ин. 16: 32; Мф. 26: 31).

Не эти внешние подвиги защиты Моей земной жизни от врагов нужны теперь, ибо настало время Мне испить чашу, которую дал Мне Отец (Ин. 18: 11), и исполнить волю Его, возвещенную в предвечном Его совете: В главизне книжне писано есть о Мне: еже сотворити волю Твою, Боже... Жертвы и приношения не восхотел еси, тело же свершил (уготовал) Ми еси (Пс. 39: 7–9). И сие (зримое вами) есть тело Мое, за вас ломимое во оставление грехов, — сие творите в Мое воспоминание. Сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание (1 Кор. 11: 24–25; Мф. 26: 26 и др.).

Сия есть чаша Моя, которую хотели некоторые из вас пить, не разумея, какова она будет (Мф. 20: 22)! Вот один из вас самих вскоре предаст Меня, по слову Писания: Человек мира моего, на негоже уповах, ядый хлебы моя, возвеличит на мя запинание (Ин. 13: 18–21; Пс. 40:10). Вы увидите, как путь нечестивых спеется (Иер. 12: 1) и как вы сами, обещающиеся со Мною в темницу и на смерть идти, будете спать и почивать в тот час, в который предастся Сын Человеческий в руки грешников, — как в тот час, когда душа Моя будет скорбеть смертельно о грехах мира, даже среди вас не найду Я утешителя, но явится Ангел для подкрепления изнемогающей от скорби души Моей, чтобы исполнилось слово Писания: Я изнемог, ждал сострадания, но нет его, — утешителей, но не нахожу (Пс. 68: 21; Мф. 26: 35–45; Лк. 22: 43–44). На сии дела любви, ныне тайно совершаемые, предызображаемые сею трапезой, Отец рождает Меня, творческую Премудрость, и вы не разумеете еще их ныне, уразумеете же после, когда, очищенные словом Моим и любовью, восприимите Духа Святого, Он научит вас всему и напомнит вам всё, что Я говорил вам (Ин. 14: 26; 15: 3; 16: 12).

И подлинно, только апостолы, имея очищенные через умовение Христово «красны ноги», могли «благовествовать миру», исполненному себялюбия и страстей[v]. Мы же, обложенные немощной плотью и волей своей преклоняемые более к земным страстям, нежели к истине Христовой, как вместим возвышенное учение пришедшего к нам ныне Слова в свои умы, не очищенные Им и не утвержденные общением с Ним? Но вспомним немощь апостолов! Ибо и они не тотчас утвердились верой и приобрели очищенные и возвышенные умы, а после того, как пребыли со Христом в напастях Его, и после того, как сатана сеял их, как пшеницу, подвергая соблазнам и напастям мира (Лк. 22: 28, 31). И как они, насладившись любви Христовой, освободились потом от обычных недостатков и немощей естества и восприяли ум Христов (1 Кор. 2: 16), так и мы, приступая к уготовляемой Христом душепитательной трапезе, услаждая ею наши умы и научаемые через Само Слово образу жития, в Нем виденному, узрим, как это невидимое общение с Ним укрепляет нас на борьбу со страстями своими, дает силу нам не словом только, но и жизнью величать сие Слово, нас ради обнищавшее и славно прославившееся[vi]. Аминь.

Архимандрит Фаддей

Поучение перед причащением Святых Христовых Таин

в Святой Великий Четверг[vii]

(произнесено в церкви Олонецкой духовной семинарии 14 апреля 1905 г.)

Приступая к святой Чаше, испытаем себя, братия, с таким ли настроением приступаем мы к ней, какое должно быть у сраспинающихся Христу, ибо об этом сораспятии Христу напоминает нам Его Тело, за нас предаваемое, и Кровь Его, изливаемая за грехи мира. Весьма часто приходится слышать даже от тех людей, которые редко вспоминают о Христе, что они любят богослужение Страстной седмицы, на любовь эту указывают, как на свидетельство преданности Христу. Но действительно ли можно назвать достаточным такое свидетельство? Надолго ли оставляет следы в нашей душе умилительное и трогательное зрелище, какое предлагает нам Святая Церковь в дни Страстной седмицы через свои песнопения и священнодействия? Сильно ли, например, потрясает нас напоминание о смоковнице, посеченной за бесплодие; притча о десяти девах, из которых пять были мудры и пять неразумны; образ блудницы, омывшей в смирении ноги Христовы своими слезами и отершей волосами своими; образ бесчеловечного Иуды, по сребролюбию предавшего Божественного Учителя? Не исчезают ли у большинства все эти впечатления, как и многие другие зрелища, бесследно вскоре же, не произведя никакого сильного движения в душе, не изменив ни в чем их жизни? Соединяют ли воспоминания нынешних дней сердца наши со Христом теснее прежнего? Христос, отходя из мира сего ко Отцу, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их, как начинает свое повествование о Тайной Вечери евангелист Иоанн (13: 1). Отвечаем ли Христу мы подобной любовью хотя ныне? А между тем любовь Христова есть та великая жизненная сила, о которой сказал Господь: без Меня не можете делать ничего (Ин. 15: 5), которая помогает нам переносить все бедствия и скорби жизни, воодушевляет нас на всякий подвиг. Свое великое действие она оказывает даже на неверующих во Христа.

Так Ренан, отвергавший Божество Христово, говорил, однако, что человечество всегда будет благодарно преклоняться перед великим Учителем любви. Только Ницше безумно восстал против любви Христовой, но и он довел ли свои воззрения до конца? Не остаются ли в глубине своей души на стороне любви Христовой даже те, которые называют себя последователями означенного мыслителя? Люди нынешнего времени часто хвалятся деятельной христианской любовью, забывая, что не может быть истинной любви, если последняя не будет проникнута Духом Христовым, что не очищенная Христовым смирением и любовью, гордая и не чуждая иных страстей любовь человеческая сама разрушает свое дело, бывает всегда изменчива и непостоянна. Немало говорят современные люди о любви к народу, к своему отчеству, во имя этой любви ратуют усиленно о свободе личности и правах ее, забывая, что истинное уравнение всем людям может дать только любовь Христова, чуждая стремления к преобладанию и господству, о которой сказал Господь: цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так (Лк. 22: 25–26).

Итак, приступая к Чаше Христовой, возобновим данное Ему нами обещание доброй совести (1 Пет. 3: 21), освежим совесть свою воспоминаниями страстей Христовых в эти дни, возжелаем искренно просветить одеяние души нашей, чтобы не затворились перед нами двери чертога Христова! Аминь.

Архимандрит Фаддей

Введение Господом Иисусом Христом человечества на Тайной Вечери в Новый Завет с Богом и способ, каким совершено это введение

(слово сказано в Великий Четверг в Вознесенской церкви г. Кузнецка 8 (21) апреля 1927 г.)

В Святой Великий Четверг главные помышления наши должны быть сосредоточены около Тайной Вечери, которую совершил Господь в этот день с учениками Своими.

Это не простая вечеря, каковую Он много раз разделял прежде с теми же учениками, но вечеря, полная тайн, вечеря великая и единственная, потому что на этой вечери вступил Господь с апостолами, а через них со всем человечеством в Новый Завет Любви, запечатленный Его Божественной кровью, которую и пить дал Он ученикам Своим вместо обычной на вечери чаши. Уже давно вводил Он учеников Своих в общение любви с Собою, уже долгое время прививал их к Себе многоразличными способами, как ветви к доброй лозе. Но окончательное привитие совершилось только теперь. Уже давно начал Он обручать (Ос. 2: 19) учеников Своих Себе, как невесту, но самый союз любви окончательно, навеки закреплен был только ныне, перед страданиями и отшествием из мира. Эта вечеря — брак Агнца Христа (Откр. 19: 7, 9), вечеря, преисполненная тайного веселия, которое и вселилось действительно в сердцах апостолов.

Мы видим, что они радовались потом среди скорбей, за Христа претерпеваемых, и радости их никто не мог отнять у них (Ин. 16: 22). После первых же попыток проповедовать о Христе по воскресении апостолов подвергают судам, темницам, поруганиям, побоям, но они радовались, что за имя Господа Иисуса удостоились принять бесчестие (Деян. 5: 41).

Когда вспомним о Петре, который призывал всех с радостью терпеть посылаемые огненные искушения (1 Пет. 4: 12–13) и сам шел за Христа в темницу и на смерть (Деян. 4: 3, 31; 5: 18, 41; 12: 1–17), или о Павле, который, повинуясь внутреннему внушению свыше, хотя знал, что узы и страдания ждут его в Иерусалиме, однако с радостью готовился к тому (Деян. 21: 10–14; 20: 22–24), — то видим, что это действительно люди, вступившие в Новый Завет со Христом в Его крови, готовые страданиями и смертью запечатлеть верность Ему.

И вся первенствующая Церковь Христова преизобиловала радостью о Христе среди страданий; она возрастила в своих недрах бесчисленные сонмы мучеников, которые шли на смерть, как на радостный пир, не самим страданиям радуясь, а тому, что эти страдания еще более, окончательно скрепляли завет их со Христом, так что уже ни скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч не могли отлучить их от любви Божией во Христе Иисусе, и всё сие преодолевали они силою Возлюбившего их (Рим. 8: 35–39).

Не пустые слова, не простые образы был завет Христов, заключенный ныне в Сионской горнице на Тайной Вечери, а воплощаемая в жизнь действительность. Как это совершилось — то тайна любви Христовой, открываемая каждому только по мере возрастания любви Христовой в сердце. Легко заключить союз любви людям, когда они помимо каких-либо усилий, даже иногда помимо собственного сознания и воли влекутся друг ко другу силой любви, когда близость общения обещает ни с чем не сравнимые радости любви, вливает в сердце упоительные сладости. Одно слово требуется тогда произнести, и союз заключен, даже без слов, — немое согласие сердец давно уже скрепило его. Но как ввести в союз совершенной любви человека с Богом, когда он сердцем и всем существом к Богу не влечется, не притягивается, а отталкивается? Сам избранный Богом народ Израильский от юности проявлял богоборство, в знамение чего праотцу Израиля Иакову дано было во образе бороться с Богом и как бы победить Его (Быт. 32: 24–32; Ос. 12: 3–4). Как бы побудил Израиль, боровшийся с Богом, уступить человеку, сойти с высоты небес на землю, соединиться с человеком, поборая жестоковыйность последнего по крайнему снисхождению любви, во всем отрекающейся от своей воли, чтобы только спасти человека (Ин. 6: 37–40)? Не невестой, исполненной пламенной всецелой любви к Богу был Израиль (Иер. 2: 2 и далее), а, по слову Божию к пророку Иезекиилю, читаемому в дни Страстной седмицы, сынами с огрубелым лицем и с жестоким сердцем, людьми непокорными, домом мятежным, волчцами и тернами для Бога (Иез. 2: 3–6), каковые по жестокой к Нему неблагодарности взращивали в сердцах своих в ответ на бесчисленные призывы Божественной любви.

Достаточно ли слово, чтобы вступить в завет с такими людьми? Нет, нужны были целые потоки слов пророческих самых сильных, дышащих огнем, чтобы ввести и держать в завете любви Божественной таких людей. Мало было слов — Господь вступил в завет с Израилем, чтобы как-либо удерживать его в верности, окружив Себя страхами смертными, огнем, молнией, дымом, страшными звуками, колебанием горы Синайской, на которую сошел для заключения завета с Израилем. Затем Бог, чтобы привлечь к Себе жестокосердный народ обещал всякие награды исполняющим закон Его, притом награды более земные, потому что для огрубевшего сердца мало понятны награды духовные, небесные; кроме того, самым делом постоянно благодетельствовал Своему народу при исходе его из Египта, в пустыне, изводя воду из скалы, посылая хлеб с неба, воспитывая духовно разными способами. Запечатлел Бог завет Свой кровью жертв, которой окроплялось всё: и книга завета, и все принадлежности храма, и самый народ (Исх. 24: 6–8; Евр. 9: 18–22).

Целые века существовал учрежденный таким образом Ветхий Завет, пока богоизбранный народ духовно возрастал, ограждаемый законом как стеной от нарушений верности Богу (Гал. 3: 23 – 4: 7). Но вот по мере духовного возрастания, по мере того, как с возрастанием усиливалось в сердцах себялюбие ветхого человека, стало чувствоваться, что тот завет ветшает (Евр. 8: 7–13), что обветшали самые основы, на каких он держался, требовали замены их новыми. Страх удерживает в детстве и юности от проступков, но потом становится ненадежным средством: человек научается обходить страхи, обходить угрозы закона и делать то, что ему хочется. Кроме того, страх перед Богом полезен, когда пробуждает любовь, которой ищет Бог от человека, когда, будучи устрашаем, человек остерегается, как сын, прогневать Бога, Отца своего, сделать что-либо Ему неугодное. А что именно неугодно, этому лучше всего научает любовь, потому что только любящий хорошо узнает, что неугодно любимому. Страх же не сыновний, рождающийся не из любви, а рабский, себялюбивый, может изгонять любовь (1 Ин. 4: 18), побуждая думать только о том, как уклониться от наказания, а вовсе не думать о самом оскорблении любимого, когда оскорбление наказанием не сопровождается. Воспитавшись в рабском страхе, Израиль приближался ко Христу устами, сердцем оставаясь далеко от любви к Нему (Мф. 15: 8).

Ненадежно было и обещание наград земных. Как дети, получая от отца дары любви, могут проникаться большей и большей любовью к отцу, но могут научиться более ценить дары самые, чем любовь отчую, так Христос укорял толпы народа за то, что теснятся к Нему и ищут Его не по любви к Нему в сердце, а ради насыщения хлебом (Ин. 6: 26) и ожидания различных благ земных.

Жертвы кровавые очищали грехи только по вере в грядущего Христа, истинного Агнца, за грехи мира закланного. Сама же по себе кровь животных не могла очищать от грехов совесть (Евр. 9: 13–14; 10: 1–10). Только жертва любви Божественной, не пощадившей Сына Божия за грехи мира, могла совершить такое очищение. Так основы Ветхого Завета ветшали, требовалось обновление их, заключение Нового Завета. Единственным основанием его могла быть любовь. Вследствие оскудения ее в сердцах людей, их союз с Богом постоянно разрушался, как изветшавшая нить, и чада Божии превращались порождения ехиднины (Мф. 12: 34), в сердцах которых вместо любви к Богу благодеющему, возрастала себялюбивая злоба к Нему, так как себялюбие, принимая благодеяния, возвращает в сердце ненависть к благодетелю, не удовлетворяющему всех его прихотей во вред самому человеку. Крайнее проявление такой злобы явил в себе Иуда, поистине порождение ехидн (ПОДСТРОЧНАЯ СНОСКА: Ехидна (ц.-сл.) — ядовитая змея, гадюка.), ядших манну в пустыни, и ропщущих на Питателя: еще бо брашну сущу во устех их, клеветаху на Бога неблагодарнии: и сей злочестивый Небесный Хлеб во устех носяй, на Спаса предательство содела[viii].

Обновить завет с людьми, очистить сердца их от ветхой закваски себялюбия (1 Кор. 5: 6–8), портившей всю жизнь, можно было только новыми, чрезвычайными проявлениями любви Божией, крайним снисхождением к немощам падших, которое одно могло поднять их. Только любовью вызывается любовь, и чем сильнее вражда, ненависть, тем сильнейшая, готовая во всем уступить, снизойти, всё претерпеть, перестрадать ради блага любимых, требуется любовь: она только может побеждать крайнюю злобу, ожесточение сердца. Как мать, ухаживая за больным дитем, обрекает себя на всякие лишения и страдания, готова во всем уступить больному, чтобы его успокоить, готова сама страдать и умереть, чтобы сохранить жизнь дитяти, и этим спасает дитя, так в большей несравненно мере (Ис. 49: 15) явил к людям любовь до конца возлюбивший Своих сущих в мире Христос (Ин. 13: 1). И этой любовью Он обновил человечество. Нет ничего нового под солнцем (Еккл. 1: 9), только любовь Христова творит всё новое (Откр. 21: 5), потому что только она способна обновлять сердца, самые источники жизни (Притч. 4: 23), а не одни внешние дела, которые кажутся новыми совне, а по себялюбию же, изнутри их двигающему, были уже в веках, бывших прежде нас (Еккл. 1: 10).

В завет этой любви ввел Христос апостолов на Тайной Вечери, преподавая в снедь Себя Самого, Тело и Кровь Свои. Что может быть более, чрезвычайнее этой любви? Велико может быть слово любви, неизречены благодеяния ее, но отдать себя самого — это вершина любви (Ин. 15: 13). В воспоминание такого-то самопредания любви и заповедал Христос совершать великое Таинство Причащения Тела и Кровью Его. Не образ Тела и Крови предает Он, а самые Тело и Кровь, Себя Самого, притом страждущего за мир, предаваемого за спасение мира.

Каков может быть сильнейший призыв к любви ответной? Вместо прежнего страха — любовь, покоряющая сердца добровольно и потому прочно. Вместо прежних наказаний — врачество любви самораспинающейся, хотя и горькое до времени, но соединенное с радостью уврачевания, удаляющее горькую смерть (Евр. 12: 5–11). Прежнее наказание из грозной кары огня поядающего (Евр. 12: 29) превращается во врачество любви, и горькое услаждающей. Из наград высшей для любящего является та же любовь, хотя Бог любящим Его не отказывает в нужном и для земного радостного бытия (Мф. 6: 32–33; Деян. 14: 17; 1 Тим. 6: 17). Вместо прежних жертв — жертва любви, которая очищает самую совесть, потому что если призывы величайшей любви не тронут сердца, в котором и корни совести, то что же может тронуть такое сердце и вызвать в нем ответную любовь, каковой одной и ищет Бог от человека?

Приступим же к Тайной Вечери Христовой с мыслями возвышенными, соответствующими величию тайны, высокими умы[ix], отогнав помышления дольние, земные, памятуя, что вступаем через участие в этой вечери в завет новой любви со Христом, что любовью возвышенного сердца должны мы воздать Христу за любовь Его несравненную, если не хотим уподобиться древнему Израилю, воздавшему Ему за манну желчь, за воду — оцет, за любовь — ко Кресту Его пригвоздившему[x] и разделить часть с самим Иудой, ядшим хлеб Христов и поднявшим пяту на Благодетеля, ибо всякое предпочтение Христу в сердце какого-либо блага, радости, сокровища земного, есть уже соучастие в деле Иуды, за сребреники продавшего Самого Господа.

Заветы смирения, любви и последования за Христом путем крестным, преподанные Христом на Тайной Вечери

(слово сказано в Святой Великий Четверг 30 марта (12 апреля) 1928 г.)

Если в предшествующие дни седмицы страстей Господь Иисус Христос изъяснял ученикам, что требуется от желающих быть учениками Царствия Его, то ныне Он вводит их в Новый Завет с Собой, делает последние завещания, которые они должны восприять и усвоить, чтобы войти в открываемое Его страданиями и смертью Царство.

Сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается (Лк. 22: 20), говорит Он ученикам Своим, возлежа на Тайной Вечери. И если предсмертные завещания обычных людей свято блюдутся, то как же нам, христианам, не знать последних предсмертных завещаний Господа нашего, запечатленных Его бесценной Кровью? В нынешний день с особенным вниманием и любовью должны мы вспомнить эти завещания, возобновить их в сердцах, чтобы оставленное без внимания постараться впредь исполнять и не носить одно только имя Христово, совсем не будучи Христовыми в жизни.

Свои величайшие заветы ученикам, а через них и всему миру начал Христос с чудного урока смирения. Кто не знает о том, как Господь Иисус Христос, видя споры учеников о первенстве, о том, кто больше в Его Царстве, встал с вечери, препоясался лентием и начал умывать ноги ученикам? Завет великий, требующий прежде всего напоминания: ведь не что иное, как гордость, желание быть как боги (Быт. 3: 5), было началом падения первых людей, послушавших льстивого змия, уже падшего через ту же гордость, ибо он говорит: взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему (Ис. 14: 13–14). И за эту гордость свою был лучезарный денница низвержен в преисподнюю. Что же нужно было прежде всего завещать людям, как не смирение?

И Господь давно уже напечатлевал всему миру завет смирения, превосходящего всякий ум, напечатлевал не словом только, а и самим делом, родившись в пещере, возлегши в скотских яслях, возрастая как мнимый сын безвестного плотника Иосифа в незначительном Назарете, откуда в образе раба, как бы грешник, требующий крещения, просил такового у Своего раба Иоанна. Разве не сплошное смирение и уничижение видим мы в жизни Того, Кто, будучи Владыкой неба и земли, не имел, где приклонить главу, Кто о славных делах Своих постоянно запрещал объявлять? Разве не являл постоянно Себя как кроткого и смиренного сердцем (Мф. 11: 29) Тот, Кто, имея власть поразить смертью неверующих беззаконников, подобно Содому и Гоморре, щадил, благотворил последним, молился, учил, не желая трости надломленной сокрушить и льна курящегося угасить (Ис. 42: 3)?

Особенно наглядным запечатлением этих уроков смирения, духом которого еще не вполне прониклись ученики, всё еще не освободившиеся от остатков мирской гордости, и было умовение ног. Здесь завет смирения настолько ясный, убедительный, что нужно было только вспомнить образ Христа, умывающего ноги ученикам, чтобы всякое возношение гордости в душе смирилось, разве кто хочет видя не видеть, слыша не слышать и не разуметь сердцем, чтобы исцелить язвы свои.

Второй завет, Христом оставленный, средоточие всех прочих заветов — завет любви: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13: 34–35). И действительно, по чему можно было узнать прежде всего принадлежавших к первохристианской общине, как не по духу любви, которым обвеяны были все слова и дела членов общины? У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее (Деян. 4: 32). И это не вследствие какого-либо принуждения, а вполне добровольно: самый дух любви Христовой внушал такой образ жизни и деятельности, даже апостолы не требовали подобного строя жизни: в него сам собою побуждал вылиться дух Христовой любви, охвативший сердца всех первых христиан.

В жизни мира действует другой закон: если люди чувствуют природное побуждение, естественный долг любить любящих их, — хотя заглушают в себе часто и внушения этого естественного долга, оказывающегося в природных влечениях, — то они вообще не знают любви ко врагам. Вместо любви в жизни мира господствуют себялюбие, которое внушает врага не щадить, любящих любить дотоле и постольку, доколе и поскольку их любовь доставляет наслаждение, угождает себялюбию, так что сама любовь к любящим переходит в себялюбие.

Христос завещает любовь, обнимающую всех, добрых и злых, совершенную, беспредельную по степени силы, глубины, каковой мир не знал, вернее, забыл, не хотел знать, потому что закон любви изначала начертан в самой природе человека, внушающей: во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки (Мф. 7: 12), напоминавшие людям то, что уже предначертано было в душах людей и только стерто себялюбием «ветхого человека» (Еф. 4: 22; Кол. 3: 9).

Вся жизнь Господа на земле была напечатлением закона любви. Каждое слово, каждое дело Господа, о которых сохранило память Евангелие, обвеяны любовью, с каждой страницы Евангелия несется это дивное, сладостное, упокоительное веяние. Теперь же, на вечери, отходя из мира, Господь возлюбил до конца сущих Своих в мире (Ин. 13: 1); Его прощальная беседа с учениками преисполнена столь великой любви, какой не бывает исполнена никакая человеческая беседа. Да и как могло быть иначе, когда Господь с вечери готовился пойти на смерть за тех, кого возлюбил? Какая любовь может быть больше той, которая запечатлевается смертью, по слову Самого Христа: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15: 13). Такую совершенную любовь Христос напечатлел в Себе Самом, почему говорил: Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас (Ин. 15: 12).

Не может быть завещания более ясного и сильного, чем выражаемое не одним словом, а и примером всей жизни. И усвоение завета любви, как неведомой доселе миру и явленной Христом лишь в Себе, может совершаться только через тесное жизненное общение со Христом, в каком находятся ветви с Лозой (Ин. 15: 1). Поскольку ветви воспринимают соки от лозы, постольку они живут; отделяясь от лозы, они засыхают, отпадают и умирают. Так не может человек в духовной жизни ничего сделать без Христа, возрастать духовно без теснейшего жизненного общения с Ним. При таком общении дух любви преизливается из Христа, как неиссякаемого Источника жизни, в сердца людей, в Него верующих, любящих Его, так что им не нужно учиться любви (Иер. 31: 34; Евр. 8: 11; 1 Ин. 2: 27) извне, побуждаться к ней письменными заповедями, велениями закона внешнего. Человек может много благодетельствовать, но по любви не столько к людям, сколько к себе самому, ища своей славы, любви со стороны облагодетельствованных, каких-либо своих выгод. Много дел как бы любви к ближним совершали фарисеи, но любви к Богу в себе не имели (Ин. 5: 42), а потому и дела их были мертвы. Закон любви может человек усвоить не тогда, когда он сам от себя начинает благодетельствовать, а тогда, когда преисполнится сначала сам любви ко Христу, возлюбившему его прежде (1 Ин. 4: 19), и когда сердце от преизбытка этой любви не может не преизливаться и вне в делах любви: Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое (Мф. 12: 35).

Наконец, последний завет Господа на Тайной Вечери, самый великий и трудный, — это завет крестного за ним последования: Господь заключает Новый Завет с Собой в Своей Крови (Лк. 22: 20; 1 Кор. 11: 25), которая имела пролиться вскоре на Кресте. Конечно, это в существе не какой-либо особый Завет, а Завет той же любви, составляющий средоточие всех заветов: как смирение, составляющее начальное завещание, внушается любовью, которая с самого начала своего действования должна смиряться, уступать, побеждать кротостью, так любовью же внушается и шествие за Христом путем крестным. Разливая всюду свойственное ей по природе благо, любовь встречает на пути своем противодействие со стороны господствующего в мире зла, побуждается смиряться, а затем и страдать в борьбе с этим противодействием. Крест поэтому вершина любви, и все страдания крестные выросли из безмерной любви Христа к миру. Не страдание ради страдания завещает Христос, а любовь, которая, встречаясь со злом мира, не останавливается и пред наносимыми ей злом мира страданиями. Господь завещает теперь ученикам Своим Царство, потому что они пребыли с Ним в напастях Его (Лк. 22: 28–29), запечатлев через то любовь к Нему. Правда, чтобы познали ученики Христовы немощь естества своего без Христа, им попущено было на время разбежаться и оставить Христа среди страданий одного, но это было для того, чтобы крепче было единение любви со Христом по воскресении, когда Он снова должен был собрать их. Предрекая ученикам это временное рассеяние, Господь предрекает и то, как они, согласно обещанию своему, действительно пойдут ради Него в темницу и на смерть, когда Он пошлет их на проповедь.

Тайная Вечеря и моление о Чаше[xi]

(слово сказано в Твери 4 (17) апреля 1930 г.)

Сегодня мы вспоминаем Тайную Вечерю Господа и моление о Чаше в Гефсимании. Вечеря поистине Тайная, заключающая невместимые для ума человеческого тайны. Жестоко есть слово сие (Ин. 6: 60), — говорили неверующие иудеи, слыша от Христа еще предварительное, окруженное образами Ветхого Завета слово о том, что на деле совершил Христос ныне. Однако еще с дней Ветхого Завета Божественная Премудрость, о которой пророчески сказано, что она созда себе дом и утверди столпов седмь: закла своя жертвенная, и раствори в чаши своей вино, и уготова свою трапезу: посла своя рабы, созывающи с высоким проповеданием… И требующым ума рече: приидите, ядите мой хлеб и пийте вино, еже растворих вам (Притч. 9: 1–5), — тогда же приглашала приникнуть умом к ее высокому проповеданию, уразуметь Ее тайные вещания. А потому не обленимся и мы размыслить о предреченных издревле делах Божией Премудрости, в Сионской горнице ныне тайно совершаемых.

Существо совершившегося там состоит в заключении Нового Завета Божия с людьми, запечатленного вместо письмен Кровью Христовой.

Но, прежде чем заключить самый Завет, Христос подготовляет к тому учеников Своих умовением им ног. Это не один из случайных уроков Господа, вызванных спором о том, кто должен выполнить условленное обычаем умовение ног, дело служения, казавшееся унизительным (Лк. 22: 24, 27). В умовении Господом ног учеников скрыт возвышенный и глубокий смысл, обращающий мысли к самому праотцу Адаму, по путям которого пошло и всё происшедшее от него человечество. Омываются ноги учеников для того, чтобы очистить пути жизни, по которым пошел Адам со всем родом своим. Путь же, требующий очищения, есть путь преслушания, движения к запрещенному древу. Бог хотел исправить отступление праотца от путей жизни с самого начала (Быт. 3: 8), напоминая Адаму о путях жизни Божественной. Но праотец не внял, не поспешил возвратиться на эти пути очистительным раскаянием. Что произошло далее, известно: всякая плоть извратила путь свой на земле (Быт. 6: 12). И погребено было водами потопа всё живущее на земле, кроме праведного Ноя с родом его, предназначенного стать родоначальником нового человечества.

Чтобы исправить и очистить пути человека, Бог призвал Авраама, дав ему обетование о Христе, Который родится от потомков его и сделается Путем и Истиной и Жизнью для всего человечества (Ин. 14: 6). Но если водимые надеждой на исполнение обетований праотцы Авраам, Исаак, Иаков и иные ходили путями Господними, то весь род их не мог быть послушным Богу ради одних обетований об отдаленном будущем.

И вот Бог вступает в завет при Синае с народом еврейским. Поскольку в народе этом было много жестокосердия, жестоковыйности и не было способности к сыновнему послушанию, движимому одной любовью к Отцу своему (Втор. 32: 5–6), то заключение Завета при Синае было окружено страшным знамением: землетрясением, громом, молнией, трубным звуком, мрачным облаком, бурей. Народ действительно пришел в страх и обещал быть во всем послушным Богу (Исх. 19: 18–20; 20: 7).

Кровью жертв был запечатлен этот Завет: ею окропили и народ, и книгу Завета, и скинию, и все сосуды богослужебные (Исх. 24: 8; Евр. 9: 19–22). Однако кровь животных не могла очистить совесть, не могли и многочисленные омовения тела смыть пятна непослушания с сердца, ходившего путями собственных похотей (Евр. 9: 13–14; 10: 1–4). Закон сам по себе не мог исправить и очистить пути жизни, давал возможность приближаться к Богу путями праведности лишь внешней, сердца же людей, увлекаемые вслед своих похотей, оставались неочищенными, далекими от Бога. Люди, исполняя закон, не взирали на самый конец его, для них оставшийся сокровенным (2 Кор. 3: 13–16).

Всё, чего не мог исполнить закон, исправил Христос, бывший концом закона. Он, желая ввести людей в Новый Завет с Богом, прежде всего умывает ноги ученикам, чтобы отмыть нечистоту прежних путей жизни, искривленных преслушанием (Ин. 13: 10). Так как главным искушением Адама было гордое помышление: «будете, как боги», то Господь Иисус Христос прежде всего являет образ совершенного смирения. Тот, в руке Которого дыхание всех сущих, приклоняется к ногам Своего создания, чтобы омыть их. Неодержимую держащая, и превыспреннюю на воздусе воду, бездны обуздовающая, и моря востязующая Божия премудрость, воду во умывальницу вливает, ноги же омывает рабов Владыка. Тот, кто не почитал хищением быть равным Богу (Флп. 2: 6), будучи Богом по естеству, принимает образ раба, служащего тем, кто Ему подвластен. Это ли не омовение вместе с ногами и самих сердец человеческих, ибо какое сердце не умилится при виде столь смиряющегося Владыки всяческих, не изведет из себя потоков слезных, омывающих нечистоту самого сердца?

Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу (Ин. 13: 15, 14), не уклоняться от смирения и любви к ближнему, хотя бы и кажущегося самым унизительным. Кто смирится не перед величайшим лишь Богом, но и перед ближним, кажущимся иногда презренным, ничтожным, тот не сломит ли в себе рог всякой гордости, не отнимет ли через то у себя главное препятствие к хождению путями Божественными? Так исправил Христос умовением ног преслушание Адама, сделавшее все пути жизни его нечистыми.

Но этого было мало. Это было только начало. Человек, как существо падшее, может сознавать, как благотворно хождение путями Божественными, и продолжать все-таки ходить путями своими, путями преслушания. Ветхий Завет, показывая человеку пути Божественные, не давал силы идти ими, он только подготавливал к такому хождению в Новом Завете. Что мешало человеку ходить путями Божественными? Себялюбие. Оно делало человека жестокосердным, жестоковыйным, непослушным от чрева матери. Страх наказаний за ослушание, угрозы смертью нарушителям закона могли отчасти удержать от преслушания, но не пресечь его в корне. Себялюбие всегда будет искать способ обойти закон, исполнить его лишь по букве, кажущимся образом, оставив в стороне само существо закона.

Себялюбие ветхого человека препятствовало какому-либо существенному обновлению путей жизни, обновлению самого сердца, источника жизни, откуда все пути жизни исходят. На глазах грозного Владыки — как бы послушание. Вдали от Его взора — хождение путями своего себялюбивого сердца. И хотя от Всеведущего Бога нельзя скрыться, себялюбец в ослеплении заботится о том лишь, чтобы скрыть свои дела от взоров людских, забывая о всеведущем Боге. Так было с подзаконным Израилем. Он приносил жертвы, а сердце свое себялюбие мешало ему отдать Богу, хотя Бог искал более всего сердца человека, послушания более, чем всесожжении и жертв (Притч. 23: 26; 1 Цар. 15: 22).

Чтобы исправить это искривление путей жизни, происшедшее от себялюбия, Христос отдает Себя Самого в жертву, вместо крови жертвенных животных проливает Свою Кровь, отсекая в корне в лице Своем себялюбие человечества, с которым Он соединился. Отвергая запрещенную снедь страстей, к которой влечет людей себялюбие, Он отдает в снедь Себя Самого. Желание быть как боги, толкнувшее к вкушению запрещенной снеди, врачует, давая истинное обожение через восприятие Тела и Крови Его Божественных. Он вводит людей в лице апостолов в Новый Завет с Богом, запечатленный Его Кровью. Что может быть прочнее этого Завета? Ведь запечатление Завета Своей Кровью есть дело совершенной любви, жертвующей собой, и только подобной жертвой может быть подсечено в самом корне себялюбие, разрушающее Завет.

Одна любовь способна жертвовать собой. Она подлинно крепка, как смерть (Песн. 8: 6), и разорвать ее узы не может никакая сила в мире (Рим. 8: 35–39). Своей Кровью пишет Христос письмена Нового Завета, живые письмена любви, не на скрижалях каменных, а на скрижалях сердца, где самый источник любви и самой жизни, потому и обновление жизни во Христе бывает не мнимое, внешнее, а действительное, существенное (2 Кор. 3: 3; 5: 16–17). Только эти живые письмена любви неизгладимы вовеки, тогда как все прочие письмена со временем стираются, изглаживаются, забываются или же мертвеют. Если под влиянием страха человек способен оказать внешнее послушание на время, то любовь не требует внешних понуждений. Она сама побуждает человека быть верным навеки, и союз одной любви вечен, не разрушим самой смертью. Вот какой Новый Завет заключил с людьми Христос в Своей Крови! Вот скольких великих тайн исполнена была Тайная Вечеря.

Но если любимому легко и сладостно принимать дар любви, то как тяжело бывает иногда самому любящему. Легко внешней силой сокрушить камень, а сокрушить любовью окамененное сердце человеческое несравненно труднее. Для этого сокрушения требуются постоянно от любви глубочайшие внутренние страдания и преестественная молитва. Любовь должна страдать потому, что сам себялюбец не хочет страдать ради исцеления своего сердца и отсечения от него пагубного себялюбия. Молитва преестественная нужна потому, что себялюбцу, желающему освободиться от себялюбия, нужно победить себя, стать как бы выше своего существа. Всё это и видим мы в Господе, Который, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их (Ин. 13: 1).

После Тайной Вечери душа Его скорбит смертельно (Мф. 26: 38). Молится Он до кровавого пота. Это величайшее преестественное напряжение духа, движимого любовью к человечеству непослушному, ожесточенному сердцем. Лишь скорбями и молитвами любящего сокрушится окаменевшее сердце. Не Бог неумолим, а неумолим человек непослушный, не идущий ни на какие призывы любви Божественной. Не Бог жесток, как бы не слышащий даже молений Сына Своего о чаше, но по причине крайнего жестокосердия и жестоковыйности человека не может Сына Человеческого миновать чаша страданий внешних. И вот, когда открылась для Христа во время Гефсиманского моления невозможность привести людей в послушание Богу одними внутренними страданиями и молитвами любви, эта любовь побуждает решиться Его добровольно и на страдания внешние: вот, иду, как в начале книги написано о Мне, исполнить волю Твою, Боже... жертвы и приношения Ты не восхотел, но тело уготовал Мне (Евр. 10: 5–7; Пс. 39: 7–9).

Приникнем в тайны Божественной любви, открываемые Христом на этой Вечери, запечатлеем в умах и сердцах своих слова и дела Христовы, от которых веет дыханием неизреченной любви. Не уйдем от трапезы Христовой голодными, насытимся дарами Его любви. Понесем заветы Его из храма в жизнь, сделаемся соучастниками апостолов Христовых, а не падшего предателя Иуды. И Христос исполнит нас, хранящих заветы Его, веселием Своим еще в дни жизни земной, введет в тем большую радость Свою в жизни вечной.

[i] Олонецкие епархиальные ведомости. 1903. № 8. Неофиц. отдел. С. 272–275. Опубликовано: Священномученик Фаддей (Успенский), архиепископ Тверской. Творения. Кн. 1. Проповеди. Тверь: Булат, 2002. С. 300–302.

[ii] Тропарь 5-й песни канона на утрене.

[iii] Ирмос 5-й песни канона на утрене.

[iv] Утреня Великого Понедельника, стихира на стиховне, глас 5-й.

[v] Ирмос 5-й песни канона на утрене. Ц.-сл.: Союзом любве связуеми апостоли, владычествущему всеми себе Христу возложше, красны ноги очищаху, благовествующе всем мир. Рус.: Узами любви соединяемые Апостолы, владычествующему над всем Христу себя предав, принимали омовение ног прекрасных, благовествующих всем мир.

[vi] Тропарь 1-й песни канона на утрене. Ц.-сл.: Тайноводящи други Своя, душепитательную уготовляет Трапезу, безсмертия же воистинну мудрость Божия растворяет Чашу верным. Приступим благочестно, и возопиим: славно прославися Христос Бог наш. Рус.: Посвящая в таинства друзей Своих, истинная Премудрость Божия приготовляет душепитательную трапезу и чашу бессмертия растворяет верным; приступим же благоговейно и воззовем: «Славно прославился Христос, Бог наш!»

[vii] Олонецкие епархиальные ведомости. 1905. № 9. Неофиц. отдел. С. 265–266.

[viii] Во Святый Великий Четверток на вечерне на «Господи, воззвах» стихира на «Слава, и ныне», глас 6-й.

[ix] Во Святый Великий Четверток на утрене ирмос 9-й песни канона.

[x] Утреня Великого Пятка. Антифон 12-й, глас 8-й.

[xi] Радуйтесь! : [Сборник] / Священномученик архиеп. Фаддей (Успенский). — М. : Елеон, 1998. С. 241–248.

Во время Великого поста во многих храмах Православной Церкви совершается одно из семи таинств – Соборование. В чем его смысл, и как подготовиться к этому таинству? На эти и другие вопросы ответил настоятель храма во имя святых равноапостольных царя Константина и царицы Елены в Покровске (Энгельсе) Саратовской области священник Владимир Щербаков.

Отец Владимир, почему это таинство имеет именуется Соборованием, и когда оно появилось?

– Таинство Соборования установлено Самим Господом и берет начало с апостольских времен, когда апостолы получили благословение от Христа проповедовать покаяние и исцелять болящих, помазывая их маслом. В послании апостола Иакова говорится: Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь (Ик. 5. 14–15). Апостолы, рукополагая епископов, передавали им последование и смысл этого таинства. И с тех пор священнослужители собираются в церкви и совершают Соборование, освящая елей молитвами и семикратно помазывая им недугующих православных людей.

Почему таинство называется Соборованием? Потому что в идеале его должен совершать «собор» из семи священников. Мы верим: где двое или трое собраны во имя Господне, там и Он посреди них, поэтому самые усиленные молитвы в Церкви совершаются собором священников и мирян. Но даже когда один священник совершает это таинство, оно будет действительным. В этом таинстве болящим невидимым образом подается Божия благодать, и она исцеляет немощи телесные и душевные.

Если человек не болен, зачем ему собороваться?

– Мы все больны – если не телесно, то уж точно духовно. Никто не может сказать о себе, что он духовно здоров.

Батюшка, когда это таинство может совершаться?

– Предание не оставило нам указаний, в какой день можно совершать Соборование, а в какой – нет. Болезнь не выбирает, когда ей прийти. Поэтому если человек болен, то не нужно дожидаться Великого поста, можно подойти к священнику и договориться о Соборовании. Из Священного Писания мы знаем, что первосвященники и фарисеи пытались ограничивать исцеление людей в субботу, говоря им, чтобы приходили в другой день, на что Господь отвечал: Суббота для человека, а не человек для субботы (Мк. 2. 27).

Есть православная традиция совершать это таинство над всеми православными христианами раз в год, как правило, во время длительного поста – Рождественского или Великого, с тем, чтобы подготовиться к празднику Пасхи или Рождества Христова, встретить их в духовном радовании и телесном здравии.

Скажите, отец Владимир, как правильно готовиться к Соборованию?

– Особой подготовки для этого таинства не требуется, но нужно исповедоваться, принести перед Господом покаяние, а уж затем приступать к таинству Соборования. После Соборования следует причаститься Святых Христовых Таин. Вот такой порядок.

Не допускаются к Соборованию женщины в период естественной немощи, люди, находящиеся в бессознательном состоянии, которые не понимают, что с ними происходит. Не нужно принуждать к участию в таинстве Соборования людей неверующих или не желающих собороваться, даже если они больны – это превращает церковное таинство в профанацию, и, конечно, болящий не получает от этого никакого исцеления. Исцеление – дар Бога, а не результат каких-то внешних действий, надо понимать, что Елеосвящение не является магическим ритуалом, после которого непременно последует физическое исцеление. Это таинство требует от человека веры и покаяния.

Как использовать елей, и что делать с зернами пшеницы, полученными в храме после Соборования?

– В «Требнике» выдающегося богослова Средневековья Петра Могилы написано, что все, что остается от Соборования, предается огню, сжигается в церковной жаровне. Скажу сразу, что, унеся с собой масло, освященное собором священнослужителей, человек дома сам не может совершить таинство Соборования. Этим маслом можно мазать больные места в надежде исцеления от Господа, но гораздо важнее участие в Соборовании. Поэтому совсем не обязательно набирать елей в большом количестве и хранить его годами.

С зерном еще проще. Ни одной молитвы при Елеосвящении над зерном не читается, но миряне, не понимая этого, пытаются его грызть, варить-парить, кто-то даже проращивает. Не надо путать это зерно с благословением хлебов, пшеницы, вина и елея, которые освящаются на всенощном бдении накануне церковных праздников, – это совсем другое.

Люди часто путают Соборование с таинством Покаяния. В чем разница?

– Разница в том, что при Соборовании человек не исповедует свои грехи, хотя во время проведения таинства священники многократно просят Бога разрешить человеку грехи и исцелить его тело, и через помазание святым елеем нам подается благодать Божия «исцеляющая немощные, врачующая недугующие».

Но и сам верующий должен принести покаяние – грехи, утаенные на исповеди, ни в коем случае не прощаются. Если ты утаил какой-то свой грех в надежде, что в таинстве Соборования он будет прощен, – это заблуждение.

Как говорит нам православный катехизис, есть грехи, о которых мы со временем просто забыли или не признавали их за грехи, считали незначительными, мелкими, «как песок морской». Чем ближе человек к Богу, тем тщательнее он начинает относиться к оценке своих поступков, сверять свою совесть с заповедями Божьими и понимать, что многое из того, что он делал, было неправильно. Как тяжелый грех не дает человеку спасти свою душу, тянет его на дно, в ад, так и мелкие грехи, скопившись в нашей душе, образуют огромный ком. Святые отцы сравнивают это с восхождением на высокую гору: очень трудно преодолеть ее как с большим булыжником в руках, так и с ведром песка. Поэтому и за мелкие грехи мы будем так же держать ответ и будем осуждены. Чтобы мы здесь, на земле, очистили свои души от грехов, которые не считали за грехи или о них забыли, и молится собор священнослужителей.

Часто люди, заболев, боятся собороваться, ведь, по распространенному мнению, это таинство совершается перед смертью.

– Это предрассудок и заблуждение. Откуда оно взялось? Человек тяжело болен, умирает, и родственники, которые в храм никогда не ходили, ничего не понимают в церковной жизни, пытаясь за что-то зацепиться, помочь ему, приглашают священника: «Батюшка, сделайте что-нибудь!» И батюшка пытается взрыхлить асфальт души, посеять в ней хоть какие-то семена веры. Это трудно, если всю жизнь человек прожил без Бога, если Бог был ему не нужен.

Господь нигде не сказал, что после совершения таинства Соборования больной тут же поднимется и будет здоров. Каждому человеку, прожившему отмеренный срок, придется пройти врата смерти. Есть болезни, которые посылаются нам для смирения. И нам известны имена святых, которые смиренно несли свой крест немощи, «в которой сила Божия совершается». Но Соборование – это не таинство смерти, это таинство жизни, потому что все молитвы в Соборовании имеют следующий смысл: Господи, даруй этому человеку здоровье, чтобы он мог послужить Тебе еще. Это таинство во исцеление. И уж тем более оно не ускоряет уход человека из этой жизни. Евангелие повествует о том, что многих мазали маслом и многие исцелялись, но не все, а те, кто готов был принять благодать и исцеление от Бога. Поэтому и говорится: По вере вашей да будет вам (Мф. 9. 29). Вот условие, по которому посещает человека благодать, исцеляющая и врачующая душу и тело человека.

Поясните, отец Владимир, еще одну вещь. Связаны ли как-то таинство Соборования с таинством Миропомазания или с помазанием во время всенощного бдения?

– Миропомазание – это тоже одно из таинств Церкви, оно совершается во время Крещения. Если Крещение – это рождение в новую жизнь, то в таинстве Миропомазания человек получает дары Духа Святого для того, чтобы двигаться дальше в исполнении заповедей Божиих. Как мы знаем, на апостолов тоже сошла благодать Святого Духа в пятидесятый день после Воскресения Иисуса Христа. Святые отцы говорят, что Миропомазание – это Пятидесятница для каждого новокрещенного человека, и, в отличие от Соборования, оно совершается один раз в жизни.

Помазание во время всенощной – это не таинство, а благочестивый обычай, церковный обряд, который совершается в праздники, в дни памяти святых. Помазав крестообразно лоб прихожанину, батюшка призывает на верующего благодать Божию, молитвенную помощь святого, память которого в этот день празднуется.

Публикация сайта Покровской епархии

15/04/2024 г. на телеканале "Спас" вышел репортаж Дарьи Ильинской о новомученике протодиаконе Николае Тохтуеве (благодарившем гонителей) и истории храма святых бессребрениках Космы и Дамиана в Болшево, в котором служил свидетель веры. 

В съёмках приняли участие младшая дочь исповедника Вера Николаевна Данилова, настоятель храма святых Косьмы и Дамиана протоиерей Виктор Нестеров и председатель Комиссии по канонизации святых Сергиево-Посадской епархии протоиерей Симеон Банков. Репортаж доступен по ссылке https://spastv.ru/ne-mogu-byt-predatelem-dazhe-samogo-zlejshego-moego-vraga-primer-istinnoj-very-novomuchenikov/

О душепагубном содержании некоторых песен группы «Пикник».

Синодальный миссионерский отдел выпустил публикацию о душепагубном содержании некоторых песен группы «Пикник», перед концертом которой в «Крокус Сити Холле» был совершён ужасный террористический акт. В статье разбираются именно смыслы и содержание указанного «творчества». И что важно - разбираются без перехода на личности, без пожелания всевозможных проклятий членам группы «Пикник», без ультраконспирологии. Ключевой призыв статьи – быть духовно чуткими, внимательными к тому, что предлагает наш мир людям и насколько это может быть духовно полезно или вредно: «Необходимо знать, что человек слушает, читает, смотрит с удовольствием, то принимается его сознанием и становится его внутренним достоянием, то есть проникает в его душу и начинает оказывать свое влияние на его мысли, чувства и волю».

В документе критикуется заигрывание с магией и разной «тёмной» символикой, преподнесение их в положительном ключе. Отмечено, что «магия – это древнейшее зло, совершив которое первые люди отпали от Бога, впали в состояние духовной погибели и были изгнаны из рая». При этом благодать Божия может «исцелить любого искренне кающегося мага, колдуна, экстрасенса». По справедливому мнению авторов, «современная культура изобилует различными формами романтизации греха (зла). И этот глобальный процесс апостасии вряд ли возможно остановить».

С 31 марта 2024 года в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре проходит юбилейная программа посвященная преподобному Паисию Афонскому, столетие со дня рождения которого отмечается в 2024 году. 

Журнал "Фома" собрал материал о 12 книгах преподобного. Познакомиться с переведённым наследием старца можно здесь.

Приглашаем посетить до Пасхи выставку приснопамятной Людмилы Георгиевны Киселевой "Дай сердца твоего коснуться сердцем"!

Открытие - 04.04. в 16:00. в Мытищинской галерее искусств.

О героине духа снят видеофильм 

Инвалид с детства, обездвиженная с четырёхлетнего возраста и обреченная врачами на приговор: «Больше 15 лет не проживёт», Людмила Георгиевна прожила 79 лет (1942-2021г). Это воистину уникальный человек! На примере её личной жизни понимаешь, что невозможное становится возможным. Будучи прикованной к постели, Людмила Георгиевна Киселёва становится членом Союза художников России, членом Союза журналистов России, членом Союза российских писателей. Она — кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени и медали «За особые заслуги перед Калужской областью» III степени, лауреат премии Н. Островского, лауреат Международной премии «Профессия – жизнь». За деятельность по восстановлению храмов Людмила была награждена Патриаршей грамотой «За усердные труды во славу Русской Православной Церкви».
Усилиями души, своим огромным желанием, своей Верой, великими стараниями Людмиле Георгиевне удалось восстановить в своём родном городе церковь Крестовоздвижения! А ещё за долгое время до этого, благодаря её письму в газету «Правда», были выделены средства на восстановление в г. Боровске храма Бориса и Глеба XVII века! Когда физические силы совсем оставили Людмилу Георгиевну, и она могла держать в своей руке лишь телефонную трубку, то и тогда не осталась она без дела, которое было бы необходимо людям. Людмила Георгиевна приняла на себя заботу о детях-сиротах, участвовала в организации детского дома, и как итог – стала
директором общественной организации «Дело Общего Милосердия» (дети-сироты и инвалиды). Ею создан Православный центр милосердия и культуры, где дети из малообеспеченных семей бесплатно учатся рисовать, занимаются гончарным делом, лепкой из глины, рисуют по стеклу, поют в православном хоре.